Неточные совпадения
— Ты что, как мышь на крупу, надулся! — не утерпит, прикрикнет она на него, — или
уж с этих пор в тебе яд-то действует!
нет того, чтобы к матери подойти: маменька, мол, приласкайте меня, душенька!
—
Нет,
уж про меня вы, сударь, оставьте. Что бы еще-то вы сделали, кабы богаты были?
— Эхма! — говорит он, —
уж и укачало тебя! на боковую просишься! Разжирел ты, брат, на чаях да на харчах-то трактирных! А у меня так и сна
нет!
нет у меня сна — да и шабаш! Чту бы теперь, однако ж, какую бы штукенцию предпринять! Разве вот от плода сего виноградного…
— А-а-ах! а что в Писании насчет терпенья-то сказано? В терпении, сказано, стяжите души ваши! в терпении — вот как! Бог-то, вы думаете, не видит?
Нет, он все видит, милый друг маменька! Мы, может быть, и не подозреваем ничего, сидим вот: и так прикинем, и этак примерим, — а он там
уж и решил: дай, мол, пошлю я ей испытание! А-а-ах! а я-то думал, что вы, маменька, паинька!
—
Нет, ты не смейся, мой друг! Это дело так серьезно, так серьезно, что разве
уж Господь им разуму прибавит — ну, тогда… Скажу хоть бы про себя: ведь и я не огрызок; как-никак, а и меня пристроить ведь надобно. Как тут поступить? Ведь мы какое воспитание-то получили? Потанцевать да попеть да гостей принять — что я без поганок-то без своих делать буду? Ни я подать, ни принять, ни сготовить для себя — ничего ведь я, мой друг, не могу!
— Был милостив, мой друг, а нынче
нет! Милостив, милостив, а тоже с расчетцем: были мы хороши — и нас царь небесный жаловал; стали дурны — ну и не прогневайтесь!
Уж я что думаю: не бросить ли все за добра ума. Право! выстрою себе избушку около папенькиной могилки, да и буду жить да поживать!
Например: с утра в шкапчик, в столовой, ставится полный графин водки, а к обеду
уж ни капли в нем
нет.
—
Нет, бабушка, проект у него какой-то есть. Не на вавилонскую башню, так в Афон пожертвует, а
уж нам не даст!
— Бывали и арбузы. Арбузы, скажу тебе, друг мой, к году бывают. Иной год их и много, и они хороши, другой год и немного и невкусные, а в третий год и совсем ничего
нет. Ну, и то еще надо сказать: что где поведется. Вон у Григорья Александрыча, в Хлебникове, ничего не родилось — ни ягод, ни фруктов, ничего. Одни дыни. Только
уж и дыни бывали!
—
Нет, покамест еще ничего не случилось, но вы увидите…
Нет, вы
уж не оставьте меня! пусть
уж при вас… Это недаром! недаром он прикатил… Так если что случится —
уж вы будьте свидетельницей!
— Что ты, что ты! — заметалась она, — да у меня и денег, только на гроб да на поминовенье осталось! И сыта я только по милости внучек, да вот чем у сына полакомлюсь!
Нет,
нет,
нет! Ты
уж меня оставь! Сделай милость, оставь! Знаешь что, ты бы у папеньки попросил!
—
Нет,
уж что! от железного попа да каменной просвиры ждать! Я, бабушка, на вас надеялся!
— Что ты? опомнись! как я могу сиротские деньги давать?
Нет,
уж сделай милость, уволь ты меня! не говори ты со мной об этом, ради Христа!
Нет у них дружеских связей, потому что для дружества необходимо существование общих интересов;
нет и деловых связей, потому что даже в мертвом деле бюрократизма они выказывают какую-то
уж совершенно нестерпимую мертвенность.
— Скончалась, мой друг! и как еще скончалась-то! Мирно, тихо, никто и не слыхал! Вот
уж именно непостыдныя кончины живота своего удостоилась! Обо всех вспомнила, всех благословила, призвала священника, причастилась… И так это вдруг спокойно, так спокойно ей сделалось! Даже сама, голубушка, это высказала: что это, говорит, как мне вдруг хорошо! И представь себе: только что она это высказала, — вдруг начала вздыхать! Вздохнула раз, другой, третий — смотрим, ее
уж и
нет!
—
Нет, я
уж одна… зачем вам? Кстати: ведь и Петенька тоже умер?
Оказалось, что Евпраксеюшка беременна
уж пятый месяц: что бабушки-повитушки на примете покуда еще
нет; что Порфирию Владимирычу хотя и было докладывано, но он ничего не сказал, а только сложил руки ладонями внутрь, пошептал губами и посмотрел на образ, в знак того, что все от Бога и он, царь небесный, сам обо всем промыслит, что, наконец, Евпраксеюшка однажды не остереглась, подняла самовар и в ту же минуту почувствовала, что внутри у нее что-то словно оборвалось.
«И как ведь скончалась-то, именно только праведники такой кончины удостоиваются! — лгал он самому себе, сам, впрочем, не понимая, лжет он или говорит правду, — без болезни, без смуты… так! Вздохнула — смотрим, а ее
уж и
нет! Ах, маменька, маменька! И улыбочка на лице, и румянчик… И ручка сложена, как будто благословить хочет, и глазки закрыла… адье!»
—
Нет, маменька, не говорите! оно, конечно, сразу не видно, однако как тут рубль, в другом месте — полтина, да в третьем — четвертачок… Как посмотришь да поглядишь… А впрочем, позвольте, я лучше сейчас все на цифрах прикину! Цифра — святое дело; она
уж не солжет!
— И рад бы, голубчик, да сил моих
нет. Кабы прежние силы, конечно, еще пожил бы, повоевал бы.
Нет! пора, пора на покой! Уеду отсюда к Троице-Сергию, укроюсь под крылышко угоднику — никто и не услышит меня. А
уж мне-то как хорошо будет: мирно, честно, тихо, ни гвалту, ни свары, ни шума — точно на небеси!
Да
нет, та
уж однажды пыталась ворваться в головлевское капище, да шиш съела!
Любинька, с своей стороны, была так великодушна, что сама предложила Анниньке спеть «Ах, как было мне приятно с этим милым усачом», что последняя и выполнила с таким совершенством, что все воскликнули: «Вот это так
уж точно… по-Матрешиному!» Взамен того, Любинька мастерски спела куплеты о том, как приятно быть подполковником, и всех сразу убедила, что это настоящий ее жанр, в котором у нее точно так же
нет соперниц, как у Анниньки — в песнях с цыганским пошибом.
—
Нет, мне как возможно! Меня и то
уж из-за дяденьки вашего чуть из духовного звания не исключили, а ежели да при этом…
— Надо меня простить! — продолжал он, — за всех… И за себя… и за тех, которых
уж нет… Что такое! что такое сделалось?! — почти растерянно восклицал он, озираясь кругом, — где… все?…