Неточные совпадения
Сказывают еще, что смирительный дом
есть… да ведь смирительный дом — ну, как ты его туда, экого сорокалетнего жеребца, приведешь?» Одним словом, Арина Петровна совсем растерялась при одной мысли
о тех невзгодах, которые грозят взбудоражить ее мирное
существование с приходом Степки-балбеса.
В конце концов постоянные припоминания старых умертвий должны
были оказать свое действие. Прошлое до того выяснилось, что малейшее прикосновение к нему производило боль. Естественным последствием этого
был не то испуг, не то пробуждение совести, скорее даже последнее, нежели первое. К удивлению, оказывалось, что совесть не вовсе отсутствовала, а только
была загнана и как бы позабыта. И вследствие этого утратила ту деятельную чуткость, которая обязательно напоминает человеку
о ее
существовании.
Иудушка в течение долгой пустоутробной жизни никогда даже в мыслях не допускал, что тут же,
о бок с его
существованием, происходит процесс умертвия. Он жил себе потихоньку да помаленьку, не торопясь да Богу помолясь, и отнюдь не предполагал, что именно из этого-то и выходит более или менее тяжелое увечье. А, следовательно, тем меньше мог допустить, что он сам и
есть виновник этих увечий.
Неточные совпадения
Положим, что прецедент этот не представлял ничего особенно твердого; положим, что в дальнейшем своем развитии он подвергался многим случайностям более или менее жестоким; но нельзя отрицать, что,
будучи однажды введен, он уже никогда не умирал совершенно, а время от времени даже довольно вразумительно напоминал
о своем
существовании.
— То
есть не видать друг друга, не знать, не слыхать
о существовании… — сказал он, — это какая-то новая, неслыханная дружба: такой нет, Вера, — это ты выдумала!
Никакой искренней своей мысли не высказала она, не обнаружила желания, кроме одного, которое высказала категорически, — это
быть свободной, то
есть чтобы ее оставляли самой себе, не замечали за ней, забыли бы
о ее
существовании.
Здесь опускаю одно обстоятельство,
о котором лучше
будет сказать впоследствии и в своем месте, но упомяну лишь
о том, что обстоятельство это наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении
о действительном
существовании и, главное,
о ценности документа.
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто знает, может
быть,
о самом
существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.