Неточные совпадения
Но
вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города,
и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто
весь воздух полон чудной музыки, как будто
все вокруг вас живет
и дышит;
и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами;
и внезапно воскреснет в вашем сердце
вся его свежесть,
вся его впечатлительность,
все верованья,
вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт
и которая так долго
и так всецело утешала ваше существование.
Начинается суматоха; вынимаются причалы; экипаж ваш слегка трогается; вы слышите глухое позвякиванье подвязанного колокольчика; пристегивают пристяжных; наконец
все готово; в тарантасе вашем появляется шляпа
и слышится: «Не будет ли, батюшка, вашей милости?» — «Трогай!» — раздается сзади,
и вот вы бойко взбираетесь на крутую гору, по почтовой дороге, ведущей мимо общественного сада.
Но
вот и гуляющие —
всё больше женский пол, около которого, как
и везде, как комары над болотом, роится молодежь.
Вот и она, крутогорская звезда, гонительница знаменитого рода князей Чебылкиных — единственного княжеского рода во
всей Крутогорской губернии, — наша Вера Готлибовна, немка по происхождению, но русская по складу ума
и сердца!
Но
вот и сам его сиятельство, князь Чебылкин, изволит возвращаться от всенощной, четверней в коляске. Его сиятельство милостиво раскланивается на
все стороны; четверня раскормленных лошадок влачит коляску мерным
и томным шагом: сами бессловесные чувствуют
всю важность возложенного на них подвига
и ведут себя, как следует лошадям хорошего тона.
«…Нет, нынче не то, что было в прежнее время; в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо, ну,
и место давали так, чтоб прокормиться было чем… А отчего? оттого, что простота во
всем была, начальственное снисхождение было —
вот что!
Так
вот этакой-то пройда
и наставлял нас
всему.
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть не целый уезд; ты
вот и поди перебирать
всех этих знакомых, да
и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал: был, мол, в таком-то часу у такого-то крестьянина? не пошел ли от него к такому-то? а часы выбирай те, которые нужно… ну,
и привлекай,
и привлекай.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича,
и научи же он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что
вот так
и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“
И прилагательным снабдили, да таким, знаете,
все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой
и свидетели,
и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да
и все тут.
Вот и слышим мы как-то: болен Иван Петрович, в белой горячке лежит, на
всех это кидается, попадись под руку ножик — кажется,
и зарежет совсем.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет,
всё народ-аматёр был. Нам
и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом
и пользуйся.
Или, бывало, желательно губернии перед начальством отличиться. Пишут Фейеру из губернии, был чтоб бродяга,
и такой бродяга, чтобы в нос бросилось.
Вот и начнет Фейер по городу рыскать,
и все нюхает, к огонькам присматривается, нет ли где сборища.
Повлекут раба божия в острог, а на другой день
и идет в губернию пространное донесение, что
вот так
и так, „имея неусыпное попечение о благоустройстве города“ —
и пошла писать.
И чего не напишет!
И „изуверство“,
и „деятельные сношения с единомышленниками“,
и „плевелы“,
и „жатва“ —
все тут есть.
Прислан был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый
и на реке судоходной стоит. Перед ним был городничий, старик,
и такой слабый да добрый. Оседлали его здешние граждане.
Вот приехал Фейер на городничество,
и сзывает
всех заводчиков (а у нас их не мало, до пятидесяти штук в городе-то).
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет.
Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну,
и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары,
и всё швыряет,
всё не по нем, скверно да непотребно, да
и все тут;
и рисунок не тот,
и доброта скверная, да уж
и что это за город такой, что, чай,
и ситцу порядочного найтить нельзя.
Вот, сударь мой,
и решили они семейным советом похоронить покойника во
всем парате.
— Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что
вот я завтра от вас выеду,
и мне
все эта голова показываться будет… так ты меня успокой!
Но
вот вламывается в дверь Алексеев
и изо
всей мочи провозглашает: «Левизор! левизор едет!» Дмитрий Борисыч дрожащими руками зажигает стеариновые свечи, наскоро говорит музыкантам: «Не осрамите, батюшки!» —
и стремглав убегает на крыльцо.
— А! каков каналья! это ведь, батюшка, Беранже! Два месяца, сударь, с ним бился, учил —
вот и плоды! А приятный это стихотворец Беранже! Из русских, я вам доложу, подобного ему нет!
И все, знаете, насчет этих деликатных обстоятельств… бестия!
— Так-с, без этого нельзя-с.
Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете,
всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а
и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед: ну, надоела борода —
и вон ступай.
И не то чтоб стар был —
всего лет не больше тридцати —
и из себя недурен,
и тенор такой сладкий имел, да
вот поди ты с ним! рассудком уж больно некрепок был, не мог сносить сивушьего запаха.
— Все-то, — говорит, — меня, сироту, покинули да оставили;
вот и вам, Евсигней Федотыч, тоже, чай, бросить меня желательно.
Однако
все ему казалось, что он недовольно бойко идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника не то чтоб балует, а так по сторонам поглядывает. Сам он считал себя к этому делу непригодным,
вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным быть для Татьяны Сергеевны.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день
все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел
вот так, а я села
вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»…
и пошла,
и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет,
и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
— Так
вот мы каковы! — говорил Техоцкий, охорашиваясь перед куском зеркала, висевшим на стене убогой комнаты, которую он занимал в доме провинцияльной секретарши Оболдуевой, — в нас, брат, княжны влюбляются!.. А ведь она… того! — продолжал он, приглаживая начатки усов, к которым
все канцелярские чувствуют вообще некоторую слабость, — бабенка-то она хоть куда!
И какие, брат, у нее ручки… прелесть! так
вот тебя
и манит, так
и подмывает!
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного
и что даже самые взоры
и распорядительность хозяйки не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее
всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
—
Вот то-то
и есть, — говорит он, —
все это только по наружности трудно.
Вот я тоже знал такого точного администратора, который во всякую вещь до тонкости доходил, так тот поручил однажды своему чиновнику составить ведомость
всем лицам, получающим от казны арендные [26] деньги, да потом
и говорит ему:"Уж кстати, любезнейший, составьте маленький списочек к тем лицам, которые аренды не получают".
Но
вот раздался благовест соборного колокола; толпа вдруг заколыхалась
и вся, как один человек, встала…
— Хорошо вам на свете жить, Николай Тимофеич, — говорит со вздохом Петр Федорыч, —
вот и в равных с вами чинах нахожусь, а
все счастья нет.
— Что другого
и видеть-то! всякий свою ремесленность видит!
Вот я нонче три ночи сряду
все во сне сапоги чищу…
Но
вот снова понеслись из
всех церквей звуки колоколов; духовная процессия с крестами
и хоругвямя медленно спускается с горы к реке; народ благоговейно снимает шапки
и творит молитву… Через полчаса берег делается по-прежнему пустынным,
и только зоркий глаз может различить вдали флотилию, уносящую пеструю толпу богомольцев.
— Так неужто жив сам-деле против кажного их слова уши развесить надобно? Они, ваше высокоблагородие,
и невесть чего тут, воротимшись, рассказывают… У нас
вот тутотка
всё слава богу, ничего-таки не слыхать, а в чужих людях так
и реки-то, по-ихнему, молочные,
и берега-то кисельные…
— А какая у него одежа? пониток черный да вериги железные —
вот и одежа
вся. Известно, не без того, чтоб люди об нем не знали; тоже прихаживали другие
и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только мало он принимал, разве по великой уж нужде. Да
и тут, сударь, много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от мира укрыться
и полным сердцем
всего себя богу посвятить!
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников
и верующих. Теперь
вот далеко ли я от дому отшел, а
и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со
всех, сударь, дорог
всё новые странники прибавляются,
и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
— Это ты, сударь, хорошо делаешь, что папыньку с мамынькой не забываешь… да
и хорошо ведь в деревне-то!
Вот мои ребятки тоже стороною-то походят-походят, а
всё в деревню же придут! в городе, бат, хорошо, а в деревне лучше. Так-то, сударь!
— Больше
все лежу, сударь! Моченьки-то, знашь, нету, так больше на печке живу…
И вот еще, сударь, како со мной чудо!
И не бывало никогда, чтобы то есть знобило меня; а нонче хошь в какой жар —
все знобит,
все знобит!
— Вестимо, не прежние годы! Я, сударь,
вот все с хорошим человеком посоветоваться хочу. Второй-ет у меня сын, Кузьма Акимыч, у графа заместо как управляющего в Москве,
и граф-то его, слышь, больно уж жалует. Так я, сударь,
вот и боюсь, чтоб он Ванюшку-то моего не обидел.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил,
все радовался, а теперь
вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла!
И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да
и деньги-то мои
все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да
и вон пошел!
И вот, милостивый государь, с самого этого времени
и до сей минуты Федор Гаврилыч
все с охоты не возвращается!
Белугин (вполголоса). Так-то
вот все ест! Давеча чай с кренделями кушал, теперича завтракает, ужо, поди, за обед сядет — только чудо, право, как
и дела-то делаются!
Живновский. Как же
вот и не сказать тут, что природа-то
все премудро устроила…
вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти!
все, видно, мы люди,
все человеки!
Только
вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант, говорит, у тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А
вот, говорит, как: тут у тебя, говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…»
И так, сударь,
весь плант сконфузил, что просто выходит, жить невозможно будет.
Ты посуди сам: ведь я у них без малого целый месяц
всем как есть продовольствуюсь:
и обед,
и чай,
и ужин —
все от них; намеднись
вот на жилетку подарили, а меня угоразди нелегкая ее щами залить; к свадьбе тоже
все приготовили
и сукна купили — не продавать же.
На той неделе
и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «Ты у меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!»
Вот оно
и выходит, что теперича
все одно: женись — от начальства на тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из тебя тремя обедами выйдет, да чего
и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
Вот выбрал я другой день, опять иду к нему. «Иван Никитич, — говорю ему, — имейте сердоболие, ведь я уж десять лет в помощниках изнываю; сами изволите знать, один столом заправляю; поощрите!» А он: «Это, говорит, ничего не значит десять лет;
и еще десять лет просидишь,
и все ничего не значит».
Дернов. То-то
вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну
и норовит
все на других выместить. Я, говорит, плясал, ну, пляши же теперь ты, а мы, мол,
вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова ты там штуки разные выкидывать будешь.
Змеищев. Ну, конечно, конечно, выгнать его; да напишите это так, чтоб энергии, знаете, побольше, а то у вас
все как-то бесцветно выходит — тара да бара, ничего
и не поймешь больше. А вы напишите, что
вот, мол, так
и так, нарушение святости судебного приговора, невинная жертва служебной невнимательности, непонимание
всей важности долга… понимаете! А потом
и повесьте его!.. Ну, а того-то, что скрыл убийство…
Бобров. Нельзя было — дела; дела — это уж важнее
всего; я
и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь говорит: «У тебя, говорит, на уме только панталоны, так ты у меня смотри».
Вот какую кучу переписать задал.
Марья Гавриловна. Это ты не глупо вздумал. В разговоре-то вы
все так, а
вот как на дело пойдет, так
и нет вас. (Вздыхает.) Да что ж ты, в самом деле, сказать-то мне хотел?