Неточные совпадения
Сведет негоциант к концу
года счеты — все убыток да убыток, а он ли, кажется, не трудился, на пристани с лихими людьми ночи напролет не пропивывал, да последней копейки
в картеж не проигрывал, все
в надежде увеличить родительское наследие!
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется по всей улице; бабы выбегают из изб с прутьями
в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка
лет десяти, также с прутиком, бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками;
в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Однако
в городе эти купчишки да мещанишки
лет десять с ним маялись-маялись и, верите ли, полюбили под конец. Нам, говорят, лучше городничего и желать не надо! Привычка-с».
В это время жена уездного судьи, не выражавшая доселе никаких знаков неудовольствия, считает возможным,
в знак сочувствия к Степаниде Карповне, пустить
в ход горькую улыбку, давно созревшую
в ее сердце. Но Дмитрий Борисыч ловит эту улыбку, так сказать, на
лету.
Дело было весною, а
в тот
год весна была ранняя.
— Рекомендуюсь! рекомендуюсь! «Блудный сын, или Русские
в 18**
году»…
В двадцатых
годах, как теперь помню, пробубнился я жесточайшим манером — штабс-капитан Терпишка
в пух обыграл! — натурально, к брату.
Если вы не знакомы с Порфирием Петровичем, то советую как можно скорее исправить эту опрометчивость. Его уважает весь город, он уже двадцать
лет старшиною благородного собрания, и его превосходительство ни с кем не садится играть
в вист с таким удовольствием, как с Порфирием Петровичем.
Сиживал-таки Порфирка наш голодом не один день; хаживал больше все на босу ногу, зимой и
летом,
в одном изодранном тулупчишке.
По тринадцатому
году отдали Порфирку
в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой
в ближайший кабак слетать.
В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться сказать не красна была его жизнь
в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто
в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась,
в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля
в треть бумажками.
По двадцатому
году сам исправник его Порфирием Петровичем звать начал, а приказные — не то чтоб шлепками кормить, а и посмотреть-то ему
в глаза прямо не смеют.
Результат оказался таков, что
лет через десять Порфирия Петровича считали уж
в двухстах тысячах.
Оказывалось, например, что «таких ручек и ножек не может быть даже у принцессы»; что лицо княжны показывает не более восьмнадцати
лет; разобраны были самые сокровенные совершенства ее бренного тела, мельчайшие подробности ее туалета, и везде замечено что-нибудь
в похвалу благодетельницы.
Секретарь, не получавший подарков
лет десять, возразил на это, что стряпчий подлец, а стряпчий отвечал, что не подлец, а тот подлец, кто платки из карманов ворует, и ударил секретаря вдругорядь
в щеку.
Княжна ходила много и раскраснелась;
в эти минуты она была даже недурна и казалась несравненно моложе своих
лет.
Мне кажется, что только горькая необходимость заставила ее сделать свой дом"приятным", — необходимость, осуществившаяся
в лице нескольких дочерей, которые, по достаточной зрелости
лет, обещают пойти
в семена, если
в самом непродолжительном времени не будут пристроены.
Май уж на исходе.
В этот
год он как-то особенно тепел и радошен; деревья давно оделись густою зеленью, которая не успела еще утратить свою яркость и приобрести летние тусклые тоны.
В воздухе, однако ж, слышится еще весенняя свежесть; реки еще через край полны воды, а земля хранит еще свою плодотворную влажность на благо и крепость всякому злаку растущему.
— А как бы вам, сударь, не солгать?
лет с двадцать пять больше будет. Двадцать пять
лет в отставке, двадцать пять
в службе, да хоть двадцати же пяти на службу пошел… лет-то уж, видно, мне много будет.
Жил он
в пустыне более сорока
лет, жил
в строгости и тесноте великой, и столько полюбилось ему ее безмолвие, что без слез даже говорить об ней не мог.
Если б большая часть этого потомства не была
в постоянной отлучке из дому по случаю разных промыслов и торговых дел, то, конечно, для помещения его следовало бы выстроить еще по крайней мере три такие избы; но с Прохорычем живет только старший сын его, Ванюша, малый
лет осьмидесяти, да бабы, да малые ребята, и весь этот люд он содержит
в ежовых рукавицах.
— Так, сударь; стало быть, на лето-то
в деревню погостить собрался?
— Вестимо, не прежние
годы! Я, сударь, вот все с хорошим человеком посоветоваться хочу. Второй-ет у меня сын, Кузьма Акимыч, у графа заместо как управляющего
в Москве, и граф-то его, слышь, больно уж жалует. Так я, сударь, вот и боюсь, чтоб он Ванюшку-то моего не обидел.
При поступлении моем
в дом моей благодетельницы, было ихнему дитяти всего
лет двенадцать, а потом стали оне постепенно подрастать и достигли наконец совершенного возраста.
Анфиса Ивановна тоже не желали такую партию для дитяти своего упустить, и начали меня попрекать всем-с: даже куски, которые я
в пять
лет съела, и те, кажется, пересчитали!
—
В настоящее время, пришедши
в преклонность моих
лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых
лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
"Такого-то числа, месяца и
года, собравшись я, по усердию моему, на поклонение св. мощам
в *** монастырь, встречена была на постоялом дворе,
в деревне Офониной, здешним помещиком, господином Николаем Иванычем Щедриным, который, увлекши меня
в горницу… (следовали обвинительные пункты).
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти
лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный, голова плешивая, усы и бакенбарды от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, — таковые произрастают
в изобилии. До появления князя стоит особняком от прочих просителей, по временам шмыгает носом и держит
в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Петр Федоров Забиякин, тридцати пяти
лет, проситель,
в венгерке и широких шароварах, носит усы и говорит тенором. Комплекции плотной Сентиментальный буян.
Анна Ивановна Хоробиткина, двадцати
лет, жена канцеляриста, разодетая
в пух, декольте и тщательно напомаженная.
Вдова, коллежская секретарша Шумилова, сорока
лет; физиономию имеет оскорбленную, до появления князя стоит молча
в углу и нередко вытирает слезящиеся глаза и сморкает нос.
Разбитной, двадцати двух
лет, чиновник при его сиятельстве; баловень фортуны, из породы тех, которых губернские дамы любят за comme il faut; [светскость (франц.).] ходит очень прямо и надменно, но,
в сущности, добрый малый, хотя и пустой.
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых
лет горячность имею, так мне такие истории… знаете ли, что я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь
в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Забиякин. Да, конструкция настоящая полицейская… однако случаи бывают всякие… Вот третьего
года приезжал сюда
в полицеймейстеры проситься… мужчина без малого трех аршин был, даже страшно смотреть машинища какая! однако ему отказали, а дали место этому плюгавому Кранихгартену.
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа
в душу жили… Однако как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят, так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто
лет, выходит. Впрочем, и то сказать, тогда народ-то был какой! едрёный, коренастый! не то что нынче…
Проходя службу два
года и три месяца
в Белобородовском гусарском полку
в чине корнета уволен из оного по домашним обстоятельствам и смерти единственной родительницы
в чине подпоручика и скитаясь после того как птица небесная где день где ночь возымел желание отдохнуть
в трудах служебных…
Гирбасов. Да, большую ловкость нужно иметь, чтоб нонче нашему брату на свете век изжить.
В старые
годы этой эквилибристики-то и знать не хотели.
Вот выбрал я другой день, опять иду к нему. «Иван Никитич, — говорю ему, — имейте сердоболие, ведь я уж десять
лет в помощниках изнываю; сами изволите знать, один столом заправляю; поощрите!» А он: «Это, говорит, ничего не значит десять
лет; и еще десять
лет просидишь, и все ничего не значит».
Петр Петрович Змеищев, старик
лет шестидесяти,
в завитом парике и с полною челюстью зубов, как у щуки, сидит на диване; сбоку, на втором кресле, на самом его кончике, обитает Федор Герасимыч Крестовоздвиженский.
У нас уж был такой пример, что мы ограничились одним внушением-с, чтоб впредь поступал осторожнее, не сек бы зря, так нас самих чуть-чуть под суд не отдали, а письма-то тут сколько было! целый
год в страхе обретались.
Вот прошлого
года Варенька выходила замуж, тоже думала, что будет хозяйка
в доме, а вышло совсем напротив.
Входит купец Скопищев, человек немолодых
лет.
В продолжение разговора он испускает частые и продолжительные вздохи.
Это река, доложу я вам, с позволения сказать-с; сегодня вот она здесь, а на другой, сударь,
год,
в эвтом-то месте уж песок, и она во куда побегла.
До Питера-то из наших мест
года в два не доедешь, да и то еще бога благодари, коли угодники тебя доехать допустят.
Сокуров. Тятенька бает, что быть этому делу
в 1860
году; ему, вишь, старик какой-то сказывал, с Чердынских пустынь ономнись приходил.
Странная, однако ж, вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным человеком, водки
в рот не брал, не наедался до изнеможения сил, после обеда не спал, одевался прилично, был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал, к чему-то стремился… И вот
в какие-нибудь пять
лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло;
в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как говорит приятель мой, Яков Астафьич, совсем нет… скверно!
Он воскрес и для тебя, серый армяк! Он сугубо воскрес для тебя, потому что ты целый
год, обливая потом кормилицу-землю, славил имя его, потому что ты целый
год трудился, ждал и все думал:"Вот придет светлое воскресенье, и я отдохну под святою сенью его!"И ты отдохнешь, потому что
в поле бегут еще веселые ручьи, потому что земля-матушка только что первый пар дала, и ничто еще не вызывает
в поле ни твоей сохи, ни твоего упорного труда!
В стороне, у забора, положено бревно, поперек которого брошена доска, и две девушки,
лет по двенадцати, делают величайшие усилия, чтобы подскакнуть как можно выше.
В переднем углу сидит дедушка Иван Гаврилыч; он уж
лет десять ничего не видит и не слышит, и лицо его от старости покрылось каким-то мохом.
— Вы старика-то моего не обессудьте, барин любезный, — продолжает Палагея Ивановна, — что он, по старости
лет, почтения вам отдать не
в силах.
А впрочем, знаете ли, и меня начинает уж утомлять мое собственное озлобление; я чувствую, что
в груди у меня делается что-то неладное: то будто удушье схватит, то начнет что-то покалывать, словно буравом сверлит… Как вы думаете, доживу ли я до
лета или же, вместе с зимними оковами реки Крутогорки, тронется, почуяв весеннее тепло, и душа моя?.."