Неточные совпадения
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас
живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если
у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
Губерния наша дальняя, дворянства этого нет, ну, и
жили мы тут как
у Христа за пазушкой; съездишь, бывало, в год раз в губернский город, поклонишься чем бог послал благодетелям и знать больше ничего не хочешь.
Вот однажды и случилось какому-то чиновнику, совсем постороннему, проезжать мимо этой деревни, и спросил он
у поселян, как, мол,
живет такой-то (его многие чиновники, по хлебосольству, знавали).
— А я, ваше благородие, с малолетствия по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец
у меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях
жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не имею.
— Драться я, доложу вам, не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с.
У нас, сударь, в околотке помещица
жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится
у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Не боялся он также, что она выскользнет
у него из рук; в том городе, где он
жил и предполагал кончить свою карьеру, не только человека с живым словом встретить было невозможно, но даже в хорошей говядине ощущалась скудость великая; следовательно, увлечься или воспламениться было решительно нечем, да притом же на то и ум человеку дан, чтоб бразды правления не отпускать.
— Это, брат, самое худое дело, — отвечает второй лакеи, — это все равно значит, что в доме большого нет. Примерно, я теперь в доме
у буфета состою, а Петров состоит по части комнатного убранства… стало быть, если без понятия
жить, он в мою часть, а я в его буду входить, и будем мы, выходит, комнаты два раза подметать, а посуду, значит, немытую оставим.
— Так неужто
жив сам-деле против кажного их слова уши развесить надобно? Они, ваше высокоблагородие, и невесть чего тут, воротимшись, рассказывают…
У нас вот тутотка всё слава богу, ничего-таки не слыхать, а в чужих людях так и реки-то, по-ихнему, молочные, и берега-то кисельные…
Была
у него в самой лесной чаще сложена келья малая, так истинно человеку в ней
жить невозможно, а он
жил!
Сидит сам сатана, исконный враг человеческий, сидит он на змее трехглавныем огненныем; проворные бесы кругом его грешников мучают, над телесами их беззаконными тешатся, пилят
у них руки-ноги пилами острыими, бьют их в уста камнями горячими, тянут из них
жилы щипцами раскаленными, велят лизать языком сковороды огненные, дерут им спины гребенками железными…
— Старшой-ет сын, Ванюша, при мне… Второй сын, Кузьма Акимыч, графскими людьми в Москве заправляет; третий сын, Прохор, сапожную мастерскую в Москве
у Арбатских ворот держит, четвертый сын, Петруша,
у Троицы в ямщиках — тоже хозяйствует! пятой сын, Семен,
у Прохора-то в мастерах
живет, а шестой, сударь, Михеюшко, лабаз в Москве же держит… Вот сколько сынов
у меня! А мнуков да прамнуков так и не сосчитать… одной, сударь, своею душой без двух тридцать тягол его графскому сиятельству справляю, во как!
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая
у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
— А кто ее, сударь, ведает! побиральщица должна быть! она
у нас уж тут трои суток
живет, ни за хлеб, ни за тепло не платит… на богомолье, бает, собиралась… позвать, что ли, прикажете?
И
жила я
у ней таким манером лет пять, и точно, грех сказать, кроме хорошего, обиды от нее никакой не видала.
Прожила я таким родом и
у Дарьи Григорьевны три года с лишком и обиды для себя никакой от них не видала.
Живновский.
У меня дело верное.
Жил я, знаете, в Воронежской губернии,
жил и, можно сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков — вот, я вам доложу, душа-то! — «скатай-ко, говорит, в Крутогорск; там, говорит, винцо тенериф есть — так это точно мое почтение скажешь!» — ну, я и приехал!
Живновский. Однако
жив самом деле сиятельный-то князь что-то долго поворачивается!
У меня, значит, и в животе уж дрожки проехали — не мешало бы, знаете, выпить и закусить… А вы, чай, с Настоем Ерофеичем тоже знакомы?
Хоробиткина (так же и кобенясь). Я
живу с мужем
у Федосьи Петровны… вдова такая есть…
Только вот, сударь, чудо какое
у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант, говорит,
у тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот, говорит, как: тут
у тебя, говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…» И так, сударь, весь плант сконфузил, что просто выходит,
жить невозможно будет.
— Итак, вы тоже удостоились побывать в Крутогорске, — сказал он мне, —
поживите, подивите
у нас! Это, знаете, вас немножко расхолодит.
— Вот, дружище, даже поврать не дадут — вот что значит совесть-то налицо!
У меня, душа моя, просто; я
живу патриархом;
у меня всякий может говорить все, что на язык взбредет… Анна Ивановна! потчуй же гостя, сударыня! Да ты к нам погостить, что ли?
— А женился я, братец, вот каким образом, — сказал Лузгин скороговоркой, —
жила у соседей гувернантка, девочка лет семнадцати; ну, житье ее было горькое: хозяйка капризная, хозяин сладострастнейший, дети тупоголовые… Эта гувернантка и есть жена моя… понимаешь?
«Барон, — сказал я ему, —
у меня течет в
жилах кровь, а
у вас лимфа; и притом видите вы эту машину?» — «Вижу», — сказал он мне.
— Мастерица она была тоже гривуазные песни петь."Un soir à la barrière"[«Как-то вечером
у заставы» (франц.).] выходило
у ней так, что пальчики облизать следует… Вот такую жизнь я понимаю, потому что это жизнь в полном смысле этого слова! надо родиться для нее, чтобы наслаждаться ею как следует… А то вот и он, пожалуй, говорит, что
живет! — прибавил он, указывая на Рогожкина.
Он не только не избил меня, как я был того достоин, но и поделился со мною тою небольшою суммой, которая
у него осталась в целости."Будем
жить en artistes!"[как художники! (франц.)] — сказал он мне.
Третий субъект был длинный и сухой господин. Он нисколько не обеспокоился нашим приходом и продолжал лежать. По временам из груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким, каким кашляют люди,
у которых, что называется, печень разорвало от злости, а в
жилах течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
Свищут ей ветры прямо в лицо, дуют буйные сзаду и спереду… Идет Аринушка, не шатается, лопотинка [Лопотинка — одежда. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)]
у ней развевается, лопотинка старая-ветхая, ветром подбитая, нищетою пошитая… Свищут ей ветры: ходи, Аринушка, ходи, божья рабынька, не ленися, с убожеством своим обживися; глянь, кругом добрые люди
живут,
живут ни тошно, ни красно, а хлеб жуют не напрасно…
— Ну, — говорю, — баба! ин быть по-твоему! а все, говорю, пойтить надо к соседу (Влас старик
у нас в соседах
жил, тоже мужичок смиренный, боязливый): может, он и наставит нас уму-разуму.
— А что господа? Господа-то
у них, может, и добрые, да далече
живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец, как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и господа вызывали тоже немца — господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата будет! Насказал, поди, с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками сделал?
Он меня согрел и приютил.
Жил он в то время с учеником Иосифом — такой, сударь, убогонький, словно юродивый. Не то чтоб он старику служил, а больше старик об нем стужался. Такая была уж в нем простота и добродетель, что не мог будто и
жить, когда не было при нем такого убогонького, ровно сердце
у него само пострадать за кого ни на есть просилось.
Человек их было с десяток и
жили все от Асафа неподалечку:
у кого в двух,
у кого в трех верстах кельи были.
Главное
у меня место, в котором я
жил и откудова направлял свои странствия, было село Ильинское.
Нам до того касательства нет, что вы там делаете, блудно или свято
живете; нам надобны старцы, чтоб мы всякому указать могли, что вот, мол,
у нас пустынники в лесах спасаются; а старцы вы или жеребцы, про то знаете вы сами.
— Это ты говоришь"за грехи", а я тебе сказываю, что грех тут особь статья. Да и надобно ж это дело порешить чем-нибудь. Я вот сызмальства будто все эти каверзы терпела: и в монастырях бывала, и в пустынях
жила, так всего насмотрелась, и знашь ли, как на сердце-то
у меня нагорело… Словно кора, право так!
Ну, это, говорит, много: неравно облопаешься: ты, мол, и без того три дня
у нас тутотка
живешь, всю снедь от нас тащишь, так, по этому судя, и полторы сотни тебе за глаза будет…"Только он было ее и застращивать, и просить примался — уперлась баба, да и вся недолга, а без ее, то есть, приказу видит, что ему никакого дела сделать нельзя.
— Да, благодатная эта старица… да что ж она в кельи, что ли,
у вас
живет?
— А эта Меропея
у тебя в стряпках, что ли,
живет? — спросил я.
Жила я
у ней в послушанье с десятого годка и до самой их кончины: строгая была мать.
— А что, барин, коли по истинной правде сказать, — начала она, — так это точно, что она не своей охотой
у нас
жила.
—
Жила я таким родом до шестнадцати годков. Родитель наш и прежде каждый год с ярмонки в скиты езживал, так
у него завсегда с матерями дружба велась. Только по один год приезжает он из скитов уж не один, а с Манефой Ивановной — она будто заместо экономки к нам в дом взята была. Какая она уж экономка была, этого я доложить вашему благородию не умею…
— Только стало мне
жить при ней полегче. Начала она меня в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то было в охотку соглашалась, да потом и другие тоже тут люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне
у себя в голове тоже свой расчет держали. Ходил в это время мимо нашего дому…
Меня хошь за вину в скиты сослали, а то вот
у Мавры Кузьмовны в обители купеческая дочь Арина Яковлевна
жила, так та просто молодой мачихе не по нраву пришлась, ну и свезли в скиты.
Дочь моя Варвара, точно, ушла от меня в скиты своею охотой и с моего благословения, и
жила там в обители
у игуменьи Магдалины, которая ныне мещанкой в городе С *** приписана и зовется Маврой Кузьмовной.
Манефа Ивановна, старушка, точно
у меня
живет, однако не в любовницах, а в домоправительницах.
2) Манефа Ивановна Загуменникова, от роду имею тридцать лет; состою по расколу и
жила в скитах, в обители
у игуменьи Магдалины, где пострижена в иноческий образ под именем Маремьяны.
Какая причина заставила ее идти в скиты, сказать не умею, потому как хотя я в то время и
жила у Михаила Трофимыча в ключах, однако в ихние дела не вступалась, и любовницей
у хозяина моего тоже не бывала, и с чего это взято, мне не известно.
— Точно так-с, моя красавица! и ему тоже бонжур сказали, а в скором времени скажем: мусьё алё призо! [пожалуйте, сударь, в тюрьму! (искаж. франц.)] — отвечал Маслобойников, притопывая ногой и как-то подло и масляно подмигивая мне одним глазом, — а что, Мавра Кузьмовна, напрасно, видно, беспокоиться изволили, что Андрюшка
у вас
жить будет; этаким большим людям, в нашей глухой стороне, по нашим проселкам, не жительство: перед ними большая дорога, сибирская. Эй, Андрюшка! поди, поди сюда, любезный!
Жениться мне на ней самому? — нечем
жить будет; а между тем и такой еще расчет в голове держу, что вот
у меня пять рублей в месяц есть, да она рубля с три выработает, а может, и все пять найдутся — жить-то и можно.
Тут бы, кажется, и пожить-то в спокойствии, а
у нас хлеба нет.
Жил в нашем уезде мужик, и промышлял он, ваше высокоблагородие, «учительским» ремеслом, или, попросту сказать, старыми книгами торговал и был
у прочих крестьян заместо как отца духовного.