Неточные совпадения
Да, я люблю тебя, далекий, никем
не тронутый край! Мне мил
твой простор и простодушие
твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн
твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это
не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также
не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
— Что мне, брат, в
твоей жизни, ты говори дело. Выручать так выручать, а
не то выпутывайся сам как знаешь.
„Поздравьте, говорит, меня с крестником“. Что бы вы думали? две тысячи взял, да из городу через два часа велел выехать: „Чтоб и духу, мол,
твоего здесь
не пахло“.
— Это правда, Кшецынский, правда, что ты ничего
не видишь!
Не понимаю, братец, на что у тебя глаза! Если б мне
не была известна
твоя преданность… если б я своими руками
не вытащил тебя из грязи — ты понимаешь: «из грязи»?.. право, я
не знаю… Что ж, спрашивал что-нибудь городничий?
И держал ей медведь такую речь:"Ты на что, божья раба, испужалася! мне
не надобно тело
твое худое, постом истощенное, трудом изможденное! я люблю ести телеса грешные, вынеженные, что к церкви божьей
не хаживали, середы-пятницы
не имывали, великого говенья
не гавливали. постом
не постилися, трудом
не трудилися! А тебе принес я, странница, медвяный сот,
твою нужу великую видючи, о слезах
твоих сокрушаючись!"
"Отвещал ей старец праведный:"Ты почто хощеши, раба, уведати имя мое? честно имя мое, да и грозно вельми;
не вместити его
твоему убожеству; гладну я тебя воскормил, жаждущу воспоил, в дебрех, в вертепах тебя обрел — иди же ты, божья раба, с миром, кресту потрудися! уготовано тебе царство небесное, со ангели со архангели, с Асаком-Обрамом-Иаковом — уготована пища райская, одежда вовеки неизносимая!"
— Так, дружище, так… Ну, однако, мы теперича на
твой счет и сыти и пьяни… выходит, треба есть нам соснуть. Я пойду, лягу в карете, а вы, мадамы, как будет все готово, можете легонько прийти и сесть… Только, чур,
не будить меня, потому что я спросоньев лют бываю! А ты, Иван Онуфрич, уж так и быть, в кибитке тело свое белое маленько попротряси.
— А где же теперь
твои сыновья? — спросил я, зная наперед, что старик ни о чем так охотно
не говорит, как о своих семейных делах.
— Так я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"Ты, говорит, делить нас захотел, так я, говорит, тебе этого
не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как ты, мол,
не дай бог, кончишься, так на
твоем месте хозяйствовать мне, а
не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Ну, он поначалу было и вразумился, словно и посмирнел, а потом сходил этта по хозяйству, все обсмотрил:"Нет, говорит, воля
твоя, батюшка, святая, а только уж больно у тебя хозяйство хорошо! Хочу, говорит, надо всем сам головой быть, а Ванюшку
не пущу!"
Разбитной. Если тебе архитектор сказал, что план
твой сделан
не по правилам, стало быть, надо сделать другой план.
Князь Чебылкин. Хорошо, любезный,
не плачь!
твоя корова будет тебе возвращена!
Ты говори, любезный,
не бойся! ты представь себе, что перед тобою
не князь, а
твой добрый староста…
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать
не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а
не то, говорит, сейчас все
твои плоты законфескую, и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
А мне ли
не твердили с детских лет, что покорностью цветут города, благоденствуют селения, что она дает силу и крепость недужному на одре смерти, бодрость и надежду истомленному работой и голодом, смягчает сердца великих и сильных, открывает двери темницы забытому узнику… но кто исчислит все
твои благодеяния, все
твои целения, о матерь всех доблестей?
Не велик
твой угол,
не веселит ничьего взора
твое убожество, но в этот день и
твоя бедная комнатка вымыта и прибрана по-праздничному, дети одеты в чистеньких ситцевых рубашонках, а жена гордо расхаживает в до невозможности накрахмаленной юбке.
Дети
твои беспрестанно подходят и к румяному куличу, и к заманчивой телятине: они ждут
не дождутся, когда все эти великолепные вещи сделаются их достоянием.
Но ты ласково сдерживаешь их нетерпение; ты знаешь, что в этот день придут к тебе разговеться такие же труженики, как и ты сам,
не получившие, быть может, на свою долю ничего из «остаточков»; сердце
твое в этот день для всех растворяется; ты любишь и тоскуешь только о том, что
не можешь всех насытить, всех напитать во имя Христа-искупителя.
Он воскрес и для тебя, серый армяк! Он сугубо воскрес для тебя, потому что ты целый год, обливая потом кормилицу-землю, славил имя его, потому что ты целый год трудился, ждал и все думал:"Вот придет светлое воскресенье, и я отдохну под святою сенью его!"И ты отдохнешь, потому что в поле бегут еще веселые ручьи, потому что земля-матушка только что первый пар дала, и ничто еще
не вызывает в поле ни
твоей сохи, ни
твоего упорного труда!
— Оно точно, — сказал мне однажды Голенков, — точно, что Порфирий Петрович
не так чтобы сказать совсем хороший человек, да с ним все-таки, по крайности, дело иметь можно, потому что он резонен и напрямки тебе скажет, коли дело
твое сумнительное.
Лужаечки у нас какие были — поотняли: бери, дескать, с торгов, а нам под выгон отвели гарь — словно
твоя плешь голо, ну и ходит скотинка
не емши.
Лузгин! мой милый, бесценный Лузгин! каким-то я застану тебя? все так же ли кипит в тебе кровь, так же ли ты безрасчетно добр и великодушен, по-прежнему ли одолевает тебя
твоя молодость, которую тщетно усиливался ты растратить и вкривь и вкось: до того обильна, до того неистощима была животворная струя ее? Или уходили сивку крутые горки? или ты… но нет,
не может это быть!
— Ну, это
не по нашей части! — сказал Лузгин, — пойдем ко мне в кабинет, а ты, Анна Ивановна, на сегодняшний день уж оставь нас. Легко может статься, что мы что-нибудь и такое скажем, что для
твоих ушей неудобно… хотя, по-моему, неудобных вещей в природе и
не существует, — обратился он ко мне.
А воротишься в деревню — какая вдруг божья благодать всю внутренность
твою просветлит! выйдешь этак на лужайку или вот хоть в лесок зайдешь — так это хорошо, и светло, и покойно, что даже и идти-то никуда
не хочется!
— Я ему говорил тоже, что, мол, нас и барин николи из своих ручек
не жаловал, а ты, мол, колбаса, поди како дело завел, над христианским телом наругаться! Так он пуще еще осерчал, меня за бороду при всем мире оттаскал:"Я, говорит, всех вас издеру! мне, говорит,
не указ
твой барин! барин-то, мол, у вас словно робенок малый,
не смыслит!"
"Ты почто, раба, жизнью печалуешься? Ты воспомни, раба, господина
твоего, господина
твоего самого Христа спаса истинного! как пречистые руце его гвоздями пробивали, как честные нозе его к кипаристу-древу пригвождали, тернов венец на главу надевали, как святую его кровь злы жидове пролияли… Ты воспомни, раба, и
не печалуйся; иди с миром, кресту потрудися; дойдешь до креста кипарисного, обретешь тамо обители райские; возьмут тебя, рабу, за руки ангели чистые, возьмут рабу, понесут на лоно Авраамлее…"
Их, мол, дело особь статья, а
твое особь статья: вот кабы
твой завод был, это точно что грех, а то и родитель
твой с ними дела имел,
не гнушался".
— Да, — говорит, — это точно, что от тебя приношение бывает, и мы, говорит, оченно за это тебе благодарны; да то, вишь, приношение вообще, а Степка в него
не входит. Степка, стало быть, большой человек, и за этакого человека с другого три тысячи целковых взять нельзя: мало будет; ну, а тебя начальство пожаловать желает, полагает взять только три. Так ты это чувствуй; дашь —
твой Степка,
не дынь — наш Степка.
— Счастлив
твой бог, — говорит, — что человек-то я добрый: вижу, что ты больно уж огорчен,
не в своем будто уме такие дела говоришь.
— Да что, святой отец, — вступился тут Мартемьян, — словно ты к допросу его взял! Если ты об вере радеешь, так
не спрашивай, от какой причины в
твое стадо овца бежит, потому как тебе до эвтого дела касательства нет.
— Воля
твоя, мать игуменья, а на такое дело мне идти
не приходится.
— Нет, батюшка ваше благородие, уж коли на то пошло, так я истинно никакого Афонасья
не знаю… Может, злые люди на меня сплётки плетут, потому как мое дело одинокое, а я ни в каких делах причинна
не состою… Посещению
твоему мы, конечно, оченно ради, однако за каким ты делом к нам приехал, об эвтом мы неизвестны… Так-то, сударь!
— Тебе, мол, будет, чаи, сподручнее, как ни от кого в
твоей промышленности помешательства
не будет?
Я, говорит,
не за тем век изжила, чтоб под конец жизни в панёвщицы произойти; мне, говорит, окромя
твоего капиталу, тоже величанье лестно, а какой же я буду человек за
твоим за Андрюшкой? — просто последний человек!"На том и порешили, что быть в здешнем месте Андрюшке только наездом и ни во что, без согласия Мавры Кузьмовны,
не вступаться.
— Ты видишь, что я первый
твой ответ (об имени и т. д.) записал: стало быть, это
не разговор, а следствие.