Неточные совпадения
«…Нет, нынче не то, что было в прежнее время; в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо,
ну, и место давали
так, чтоб прокормиться было чем… А отчего? оттого, что простота во всем была, начальственное снисхождение было — вот что!
„Батюшка, Демьян Иваныч,
так и
так, помоги!“ Выслушает Демьян Иваныч, посмеется начальнически: „Вы, мол, сукины дети, приказные, и деньгу-то сколотить не умеете, всё в кабак да в карты!“ А потом и скажет: „
Ну, уж нечего делать, ступай в Шарковскую волость подать сбирать“.
Пойдут ребята опять на сход, потолкуют-потолкуют, да и разойдутся по домам, а часика через два, смотришь, сотский и несет тебе за подожданье по гривне с души, а как в волости-то душ тысячи четыре,
так и выйдет рублев четыреста, а где и больше…
Ну, и едешь домой веселее.
И отпустишь через полчаса. Оно, конечно, дела немного, всего на несколько минут, да вы посудите, сколько тут вытерпишь: сутки двое-трое сложа руки сидишь, кислый хлеб жуешь… другой бы и жизнь-то всю проклял —
ну, ничего
таким манером и не добудет.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела вел.
Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только!
так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а
так, равнодушествует, будто не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел,
так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает.
Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи,
ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли,
так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же день Иван Петрович, как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она была.
Само собой, следствие;
ну, невзначай
так невзначай, и суд уездный решил дело
так, что предать, мол, это обстоятельство воле божьей, а мужика отдать на излечение уездному лекарю.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу
таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
Собрали на другой день понятых,
ну, и тут, разумеется, покорыстоваться желалось:
так чтоб не разошлись они по домам, мы и отобрали у них шапки, да в избу и заперли.
— Вы, мол,
так и
так, платили старику по десяти рублев,
ну а мне, говорит, этого мало: я, говорит, на десять рублев наплевать хотел, а надобно мне три беленьких с каждого хозяина.
—
Ну, — говорит, —
так не хотите по три беленьких?
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко,
ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город
такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
А купчину тем временем и в церковь уж вынесли… Ну-с и взяли они тут, сколько было желательно, а купца
так в парате и схоронили…
Ну, если да они скажут, что «я, дескать, с
такими канальями хлеба есть не хочу!» — а этому ведь бывали примеры.
—
Ну, да ты не тово! я это
так! А дать господину Желвакову чаю!
— Как же это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец, это при следствии главное…
Ну, сам ты согласись, не будь, например, у нас с тобой головы, что ж бы это
такое вышло! Надо, надо голову отыскать!
—
Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что вот я завтра от вас выеду, и мне все эта голова показываться будет…
так ты меня успокой!
— Так-с;
ну, а я отставной подпоручик Живновский… да-с! служил в полку — бросил; жил в имении — пропил! Скитаюсь теперь по бурному океану жизни, как челн утлый, без кормила, без весла…
— Ну-с,
так вот здесь все мои капиталы!.. То есть, кроме тех, которые хранятся вот в этом ломбарде!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то сказать, я с малолетства
такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе —
ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
— Стара стала, слаба стала! Шли мы, я помню, в восемьсот четырнадцатом, походом — в месяц по четыре ведра на брата выходило! Ну-с, четырежды восемь тридцать два — кажется, лопнуть можно! —
так нет же, все в своем виде!
такая уж компания веселая собралась: всё ребята были теплые!
«А кто это, говорит, этот господин Живновский?» — и
так, знаете, это равнодушно, и губы у него
такие тонкие —
ну, бестия, одно слово — бестия!..
«Это, говорю, ваше превосходительство, мой брат, а ваш старинный друг и приятель!» — «А, да, говорит, теперь припоминаю! увлечения молодости!..»
Ну, доложу вам, я не вытерпел! «А вы, говорю, ваше превосходительство, верно и в ту пору канальей изволили быть!..»
Так и ляпнул.
— И вот все-то я
так маюсь по белу свету. Куда ни сунусь, везде какая-нибудь пакость…
Ну, да, слава боту, теперь, кажется, дело на лад пойдет, теперь я покоен… Да вы-то сами уж не из Крутогорска ли?
— Так-с; благодатная это сторона! Чай, пишете, бумагу переводите!
Ну, и здесь, — прибавил он, хлопая себе по карману, — полагательно, толстушечка-голубушка водится!
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед:
ну, надоела борода — и вон ступай.
—
Ну, вор
так вор! что ж, что вор!
— Жаль с тобою расстаться, Порфирий Петрович, жаль, право, жаль. Без тебя, пожалуй, не много тут дела сделаешь.
Ну, да коли уж чувствуешь этакое призвание,
так я тебе не злодей.
—
Ну, — говорят, — уж если тово,
так я, таперича, благородство…
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие
такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот
так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять,
ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а
так, пустяки одни.
Чин у Порфирия Петровича был уж изрядный, женился он прилично; везде принят, обласкан и уважен; на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у него в доме бывает: скажите на милость,
ну, след ли
такой, можно сказать, особе по уши в грязи барахтаться!
—
Ну да, самое последнее —
такое вот, где все приказывают, а сам никому не приказываешь, где заставляют писать, дежурить…
—
Ну,
так как же ты думаешь, Петух! ведь тут славную можно штуку сыграть!
Докладывал я им сколько раз, что материялу у меня
такого не имеется —
так нет, сударь! заладил одно: не хочешь да не хочешь;
ну, и заварили кашу.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, — как же вы не понимаете?
Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий…
Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
— Знакомят с какими-то лакеями, мужиками, солдатами… Слова нет, что они есть в природе, эти мужики, да от них ведь пахнет, —
ну, и опрыскай его автор чем-нибудь, чтобы, знаете, в гостиную его ввести можно. А то
так со всем, и с запахом, и ломят… это не только неприлично, но даже безнравственно…
mais vous concevez, mon cher, делай же он это
так, чтоб читателю приятно было;
ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо быть взяточником… а то
так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
mais vous savez: il у a de ces femmes qui par leurs traits, leur port vous rappellent ces belles statues de I'antiquité!.. [
ну, вы знаете: есть
такие женщины, которые своими чертами, своей осанкой напоминают вам эти прекрасные античные статуи!.. (франц.)]
— Я
так, ваше высокоблагородие, понимаю, что все это больше от ихней глупости, потому как с умом человек, особливо служащий-с, всякого случаю опасаться должон. Идешь этта иной раз до города,
так именно издрожишься весь, чтоб кто-нибудь тебя не изобидел…
Ну, а они что-с?
так разве, убогонькие!
—
Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим,
ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал:
ну и восчувствуешь, и растопится в тебе сердце, мягче воску сделается!..
— А что, Демьяныч, видно, на квас-то скупенек, брат, стал? — говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать,
так и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да скажи, что ямщикам, мол, на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
—
Ну, уж ты там как хочешь, Иван Онуфрич, — прерывает Боченков, почесывая поясницу, — а я до следующей станции на твое место в карету сяду, а ты ступай в кибитку. Потому что ты как там ни ломайся, а у меня все-таки кости дворянские, а у тебя холопские.
—
Ну, а если глуп,
так, стало быть, нужно у вашего брата за
такие слухи почаще под рубашкой смотреть!
—
Так, дружище,
так…
Ну, однако, мы теперича на твой счет и сыти и пьяни… выходит, треба есть нам соснуть. Я пойду, лягу в карете, а вы, мадамы, как будет все готово, можете легонько прийти и сесть… Только, чур, не будить меня, потому что я спросоньев лют бываю! А ты, Иван Онуфрич, уж
так и быть, в кибитке тело свое белое маленько попротряси.
— Намеднись вот проезжал у нас барин: тихий
такой… Ехал-то он на почтовых, да коней-то и не случилось, а сидеть ему неохота. Туда-сюда — вольных… Только и заломил я с него за станцию-то пять серебра,
так он ажио глаза вытаращил, однако, подумамши, четыре серебра без гривенника за двадцать верст дал…
Ну, приехали мы на другую станцию, ан и там кони в разгоне… Пытали мы в ту пору промеж себя смеяться!..
— Ив кого это он у меня, сударь,
такой лютый уродился! Сына вот — мнука мне-то — ноне в мясоед женил, тоже у купца дочку взял, да на волю его у графа-то и выпросил…
ну, куда уж, сударь, нам, серым людям, с купцами связываться!.. Вот он теперь, Аким-то Кузьмич, мне, своему дедушке, поклониться и не хочет… даже молодуху-то свою показать не привез!
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной,
так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А
ну, как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
Ну, и тут были тоже свидетели-с, как он меня
таким манером обзывал!