Неточные совпадения
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая, что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это,
брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все
свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
— Стара стала, слаба стала! Шли мы, я помню, в восемьсот четырнадцатом, походом — в месяц по четыре ведра на
брата выходило! Ну-с, четырежды восемь тридцать два — кажется, лопнуть можно! — так нет же, все в
своем виде! такая уж компания веселая собралась: всё ребята были теплые!
На другой день, когда я проснулся, его уже не было; станционный писарь сообщил мне, что он уехал еще затемно и все спешил: «Мне, говорит, пора; пора,
брат, и делишки
свои поправить». Показывал также ему
свой бумажник и говорил, что «тут,
брат, на всю жизнь; с этим, дружище, широко не разгуляешься!..»
Усладительно видеть его летом, когда он, усадив на длинные дроги супругу и всех маленьких Порфирьичей и Порфирьевн, которыми щедро наделила его природа, отправляется за город кушать вечерний чай. Перед вами восстает картина Иакова, окруженного маленькими Рувимами, Иосиями, не помышляющими еще о продаже
брата своего Иосифа.
Трясучкин выслушал внимательно простодушный рассказ
своего друга и заметил, что „тут,
брат, пахнет Подгоняйчиковым“.
— Так,
брат, в шкапу! Ты думаешь, может, дело обо мне в шкапу лежало? так нет: сам
своею собственною персоной в шкапу, в еловом шкапу, обитал! там,
брат, и ночевал.
— Так-то вот,
брат, — говорит пожилой и очень смирный с виду мужичок, встретившись на площади с
своим односелянином, — так-то вот, и Матюшу в некруты сдали!
— Этот,
брат, ты сюжет оставь… всякое место
своего обладателя знает, а потому оно и дается такому человеку, который
свой предмет в существе веществ понимает.
Не оттого чтобы меньше на этот счет от начальства вольготности для нас было — на это пожаловаться грех, а так, знать, больше
свой же
брат, вот этакой-то проходимец кургузый, норовит тебя на весь народ обхаять.
Для всех воскрес Христос! Он воскрес и для тебя, мрачный и угрюмый взяточник, для тебя, которого зачерствевшее сердце перестало биться для всех радостей и наслаждений жизни, кроме наслаждений приобретения и неправды. В этот великий день и твоя душа освобождается от тяготевших над нею нечистых помыслов, и ты делаешься добр и милостив, и ты простираешь объятия, чтобы заключить в них
брата своего.
Он воскрес и для вас, бедные заключенники, несчастные, неузнанные странники моря житейского! Христос сходивший в ад, сошел и в ваши сердца и очистил их в горниле любви
своей. Нет татей, нет душегубов, нет прелюбодеев! Все мы
братия, все мы невинны и чисты перед гласом любви, всё прощающей всё искупляющей… Обнимем же друг друга и всем существом
своим возгласим:"Други!
братья! воскрес Христос!"
" — Самовольный раздел? ну да, это значит, что они там разделились,
брат, что ли, с
братом, или отец с сыном, потому что есть у них на это
свои мужицкие причины, des raisons de moujik.
— А что, видно, нам с тобой этого уж мало? — сказал он, заметив мою улыбку, — полезай, полезай и выше; это похвально… Я назвал место исправника по неопытности
своей, потому что в моих глазах нет уж этого человека выше… Я,
брат, деревенщина, отношений ваших не знаю, я Цинциннат…
— Другое дело вот мы, грешные, — продолжал он, не слушая меня, — в нас осталась натура первобытная, неиспорченная, в нас кипит, сударь, этот непочатой ключ жизни, в нас новое слово зреет… Так каким же ты образом этакую-то широкую натуру хочешь втянуть в
свои мизерные, зачерствевшие формы? ведь это,
брат, значит желать протащить канат в игольное ушко! Ну, само собою разумеется, или ушко прорвет, или канат не влезет!
— Эй, Ларивон! скажи барыне, чтоб прислала нам бутылочки три шипучки… Извини,
брат, шампанского нет. Так-то, друг! — продолжал он, садясь подле меня и трепля меня по коленке, — вот я и женат… А кто бы это подумал? кто бы мог предвидеть, что Павлушка Лузгин женится и остепенится?.. а порядочные-таки мы были с тобой ёрники в
свое время!
— Помянем,
брат,
свою молодость! Помянем тех, кто в наши молодые души семя добра заронил!.. Ведь ты не изменил себе, дружище, ты не продал себя, как Пронин, баронессе Оксендорф и действительному статскому советнику Стрекозе, ты остался все тот же сорвиголова, которому море по колено?
Кровь-то у них заместо удовольствия сделалась —
своего даже
брата не жалко…
— Я тебе сказывал уж, бабонька, что надо ее сумеречками полегоньку за околицу вынести, а по прочему как хотите! Мне-ка что тут! я для вас же уму-разуму вас учу, чтоб вреды вам какой от эвтова дела не было… Мотри,
брат Нил, кабы розыску какого не случилось, — не рад будешь и добродетели
своей.
Да вот с той поры и сижу, братец ты мой, в эвтим месте, в остроге каменном, за решетками за железными, живу-поживаючи, хлеб-соль поедаючи, о грехах
своих размышляючи… А веселое,
брат, наше житье — право-ну!"
Ну, и подлинно повенчали нас в церкви; оно, конечно, поп посолонь венчал — так у нас и уговор был — а все-таки я
свое начало исполнил: воротился домой, семь земных поклонов положил и прощенья у всех испросил: «Простите, мол, святии отцы и
братья, яко по нужде аз грешный в еретической церкви повенчался». [Там же. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] Были тут наши старцы; они с меня духом этот грех сняли.
А расходу для них не бог знает сколько: только за тепло да за ласку, потому что хлеб у него завсегда
свой, и такой, сударь, хлеб, что нашему
брату только на диво, как они его едят.
Начали было уговаривать его не оставлять
братию: иные искренно, а большая часть только для виду, потому что всем им из лесу вон хотелось. Кончилось, разумеется, тем, что выбрали из среды
своей того же Мартемьяна, который всю смуту завел.
— А я, сударь, от родителей, в Москве, еще маленька осталась, ну,
братья тоже были, торговлю имели; думали-думали, куда со мной деваться, и решили в скиты свезти. Конечно, они тут
свои расчеты держали, чтобы меня как ни на есть от наследства оттереть, ну, да по крайности хоть душе моей добро сделали — и на том спасибо!
А дяденька сколько раз их об этом просили, как
брат, почитая память покойной ихней сестры, однако родитель не согласились ихней просьбы уважить, потому что именно хотели они меня
своею рукой загубить, да и дяденьке Павлу Иванычу прямо так и сказали, что, мол, я ее из
своих рук до смерти доведу…
Выходит, что наш
брат приказный как выйдет из
своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется, птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме
своего присутствия да кабака, ничего на свете не знает.