Неточные совпадения
Поэтому, если мы встречаем
человека, который,
говоря о жизни, драпируется в мантию научных, умственных и общественных интересов и уверяет, что никогда не бывает так счастлив и не живет такою полною жизнью, как исследуя вопрос о пришествии варягов или о месте погребения князя Пожарского, то можно сказать наверное, что этот
человек или преднамеренно, или бессознательно скрывает свои настоящие чувства.
Положим, что в былое время, как
говорят, на Руси рождались богатыри, которым нипочем было выпить штоф водки, согнуть подкову, переломить целковый; но ведь дело не в том, что
человек имел возможность совершать подобные подвиги и не лопнуть, а в том, как он мог не лопнуть от скуки?
— Ваше мнение, messieurs, —
говорил он, — вот насущная потребность нашего времени; вы —
люди земства; вы — действительная консервативная сила России. Вы, наконец, стоите лицом к лицу с народом. Мы без вас, selon l'aimable expression russe [по милому русскому выражению.] — ни взад, ни вперед. Только теперь начинает разъясняться, сколько бедствий могло бы быть устранено, если бы были выслушаны лучшие
люди России!
Опасность так велика, что не только запятые, даже точки не упразднят ее. Наполеон I на острове Св. Елены
говорил:"Чем сильнее опасности, тем сильнейшие должны быть употреблены средства для их уврачевания". Под именем сих"сильнейших средств"что разумел великий
человек? Очевидно, он разумел то же, что разумею и я, то есть: сперва оглуши страсти, а потом уже ставь точку, хоть целую страницу точек.
— Не ровен час, братец, —
говорила она, — и занеможется вам, и другое что случится — все лучше, как родной
человек подле! Принять, подать…
— Вот видишь ли, как ты со мной
говоришь! Ну, как ты со мной
говоришь! Кабы ежели ты настоящий
человек был — ну, смел ли бы ты со мной так
говорить! Где у тебя рука?
Конечно, быть может, на суде, когда наступит приличная обстоятельствам минута — я от всего сердца желаю, чтобы эта минута не наступила никогда! — я тоже буду вынужден квалифицировать известные действия известного «друга» присвоенным им в законе именем; но теперь, когда мы
говорим с вами, как порядочный
человек с порядочным
человеком, когда мы находимся в такой обстановке, в которой ничто не
говорит о преступлении, когда, наконец, надежда на соглашение еще не покинула меня…
— Ничего этого не было, и никому я этого не
говорил. Я
человек пьяный, слабый, а что жил я у их благородия в обер-мажордомах — это конечно, и отказу мне в вине не было — это завсегда могу сказать!
— Верно
говорю. Сначала вот земство тоже бранили, а теперича сколько через это самое земство
людей счастливыми себя почитают!
Но ежели ни фрондерство, ни наплыв чувств не могли произвести самообкладывания, то нужно ли доказывать, что экономические вицы, вроде того, что равномерность равномерна, а равноправность равноправна, — были тут ни при чем? Нет, об этом нет надобности даже
говорить. Как
люди интересов вполне реальных, наши деды не понимали никаких вицев, а, напротив того, очень хорошо понимали, что равномерность именно потому и называется равномерностью, что она никогда не бывает равномерною.
— Хорошее было это время! —
говорил он, сжимая меня в объятиях. — Еще бы! Ты писал диссертацию"Гомер, как поэт,
человек и гражданин", я…
Читая эти вдохновенные речи, мы, провинциалы, задумываемся. Конечно,
говорим мы себе, эти
люди невинны, но вместе с тем как они непреклонны! посмотрите, как они козыряют друг друга! Как они способны замучить друг друга по вопросу о выеденном яйце!
Что это за
люди? — спрашивал я себя: просто ли глупцы, давшие друг другу слово ни под каким видом не сознаваться в этом? или это переодетые принцы, которым правила этикета не позволяют ни улыбаться не вовремя, ни
поговорить по душе с
человеком, не посвященным в тайны пенкоснимательской абракадабры? или, наконец, это банда оффенбаховских разбойников, давшая клятву накидываться и скалить зубы на всех, кто к ней не принадлежит?
Я, брат, отлично эту штуку понял, что покуда я барахтаюсь — какие бы я пошлости ни
говорил, публика все-таки скажет: эге! да этот
человек барахтается, стало быть, что-нибудь да есть у него за душой!
— Одно жаль, — сказал он, — не в нашей русской вере помер!
Говорил я ему еще накануне смерти: окрестись,
говорю, Карл Иваныч! Вспомни, куда ты идешь! По крайности, в царство небесное попадешь! с
людьми будешь!
— Вот,
говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас — у нас-то что осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный
человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит их там, как мух в стакане. Вот сидит он за столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
Представьте себе такое положение: вы приходите по делу к одному из досужих русских
людей, вам предлагают стул, и в то время, как вы садитесь трах! — задние ножки у стула подгибаются! Вы падаете с размаху на пол, расшибаете затылок, а хозяин с любезнейшею улыбкой
говорит...
Итак, я заключаю,
говоря: господа! у нас есть целая графа, в которую мы относим мошенников и прочих
людей без религии и нравственности.
— Ничего этого я не знаю, —
говорит Гаврюшка, —
человек я слабый, пьяный! Служил я у них — это точно… Только уж оченно строги они были… ах, как были строги!
— Верное слово, ваше высокородие! Потому тятенька у меня
человек строгий, можно сказать, даже ровно истукан простой… Жили мы, теперича, в этой самой Елабуге, и сделалось мне вдруг ужасти как непросторно! Тоись, так не просторно! так не просторно! Ну, и стал я, значит, пропадать: день меня нет, два дня нет — натурально, от родителев гнев. Вот и
говорят мне тятенька: ступай,
говорит, сукин сын, куда глаза глядят!
Говорю прямо: я совершенно оставил без упоминовения некоторые категории
людей и явлений, воспроизведение которых было бы далеко не лишним для характеристики нашего времени.
Таким образом,"новый
человек", с его протестом против настоящего, с его идеалами будущего, самою силою обстоятельств устраняется из области художественного воспроизведения, или,
говоря скромнее, из области беллетристики. Указывать на его пороки — легко, но жутко; указывать же на его добродетели не только неудобно, но если хорошенько взвесить все условия современного русского быта, то и материально невозможно.
Посмотрите! —
говорили эти сомневающиеся, — Петр Иваныч Дракин-то! еще вчера стриг девкам косы и присутствовал на конюшне при исправлении
людей на теле, а сегодня, словно в баню сходил, — всю старую шкуру с себя смыл!
Указывая на эти признаки, маловеры
говорили: смотрите! прошедшее этих
людей слишком свежо, чтоб они могли разом от него отказаться!
— Помилуйте, —
говорил он, — смешно даже смотреть! Я к ним с полною моей откровенностью: пристройте,
говорю, старика, господа! А они в ответ: бог подаст, Петр Иваныч! И ведь еще смеются, молодые
люди… ах, молодые
люди! Обижают молодые
люди старика, да еще язык высовывают! Только и я, знаете, не промах: зачем,
говорю, мне Христа ради кусок себе выпрашивать! Я и сам, коли захочу, свой кусок найду!
"Какой,
говорю, это"поступок", молодые
люди? ну, будем
говорить без азартности, ну, разве вы не разбойники!
Но ничего уже не оказалось, потому что"молодые
люди", о которых Петр Иваныч
говорил, что они переплелись между собой, все пенки сняли.
Среди потока противоречивых вздохов, укоров и негодований, которыми по временам обдает меня Петр Иваныч, у него вырвалось одно очень правдивое и меткое замечание: он разорил не того, против кого устремлял свой натиск, а совсем постороннего
человека, до которого, собственно
говоря, ему никакого дела не было.
Неточные совпадения
Подозвавши Власа, Петр Иванович и спроси его потихоньку: «Кто,
говорит, этот молодой
человек?» — а Влас и отвечает на это: «Это», —
говорит…
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо
говорил.
Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Добчинский. Молодой, молодой
человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как старик: «Извольте,
говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.