Неточные совпадения
Выскажи он мысль сколько-нибудь
человеческую — его засмеют,
назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он явился не с проектом о признании в человеке
человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а с проектом о превращении
человеческих голов в стенобитные машины — и нет хвалы, которою не считалось бы возможным наградить эту гнилую отрыжку старой канцелярской каверзы, не нашедшей себе ограничения ни в совести, ни в знании.
Взирая на эти подвиги
человеческой самоотверженности (я совершенно вправе
назвать их таковыми, потому что большинство их все-таки оканчивалось в уголовной палате), никто не восклицал: какое великодушие! но всякий считал их делом вполне обыкновенным, нимало не выходящим из общего репертуара привилегированных занятий.
Даже молодой Хлестаков — и тот, с точки зрения философской, являл себя более надежным хранителем основных
человеческих влечений, нежели те малодушные женщины, которые имели наглость
называть себя моими сестрами и наследницами!
Вместе с золотыми, вышедшими из моды табакерками лежали резные берестовые тавлинки; подле серебряных старинных кубков стояли глиняные размалеванные горшки — под именем этрурских ваз; образчики всех руд, малахиты, сердолики, топазы и простые камни лежали рядом; подле чучел белого медведя и пеликана стояли чучелы обыкновенного кота и легавой собаки; за стеклом хранились челюсть слона, мамонтовые кости и лошадиное ребро, которое Ижорской
называл человеческим и доказывал им справедливость мнения, что земля была некогда населена великанами.
Неточные совпадения
Паратов. Очень просто, потому что если мужчина заплачет, так его бабой
назовут, а эта кличка для мужчины хуже всего, что только может изобресть ум
человеческий.
Именно те, кого Горький
называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь человека, в его глубину, и возложить на личность
человеческую огромную ответственность за жизнь.
Но то, что
называют благодатью, действует внутри
человеческой свободы, как ее просветление.
Тот взгляд на жизнь, который я
называю историческим лишь в противоположность частному и который, в сущности, религиозный, — ценности ставит выше блага, он принимает жертвы и страдания во имя высшей жизни, во имя мировых целей, во имя
человеческого восхождения.
То, что теологи
называют благодатью, сопоставляя ее с
человеческой свободой, есть действие в человеке божественной свободы.