Неточные совпадения
Именно так
было поступлено и со мной, больным, почти умирающим. Вместо
того, чтобы везти меня за границу, куда, впрочем, я и сам не чаял доехать, повезли меня
в Финляндию. Дача — на берегу озера, которое во время ветра невыносимо гудит, а
в прочее время разливает окрест приятную сырость. Домик маленький, но веселенький, мебель сносная, но о зеркале и
в помине нет. Поэтому утром я наливаю
в рукомойник воды и причесываюсь над ним. Простору довольно, и большой сад для прогулок.
За это, даже на
том недалеком финском побережье, где я живу, о русском языке между финнами и слыхом не слыхать. А новейшие русские колонизаторы выучили их только трем словам: «риби» (грибы), «ривенник» (гривенник) и «двуривенник».
Тем не менее
в селе Новая-Кирка
есть финны из толстосумов (торговцы), которые говорят по-русски довольно внятно.
Правда, что Наполеон III оставил по себе целое чужеядное племя Баттенбергов,
в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но история сумеет разобраться
в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет о хламе,
то для
того только, чтобы сказать:
было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
— Да завтрашнего дня. Все думается: что-то завтра
будет! Не
то боязнь, не
то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но до сих пор еще не разобрался. Точно находишься
в обществе,
в котором собравшиеся все разбрелись по углам и шушукаются, а ты сидишь один у стола и пересматриваешь лежащие на нем и давно надоевшие альбомы… Вот это какое ощущение!
Канут ли эти мелочи
в вечность бесследно или
будут иметь какие-нибудь последствия? — не знаю. Одно могу сказать с некоторою достоверностью, что
есть мелочи, которые, подобно снежному шару, чем дальше катятся,
тем больше нарастают и наконец образуют из себя глыбу.
Ежели мы спустимся ступенью ниже —
в уезд,
то увидим, что там мелочи жизни выражаются еще грубее и еще меньше встречают отпора. Уезд исстари
был вместилищем людей одинаковой степени развития и одинакового отсутствия образа мыслей. Теперь, при готовых девизах из губернии, разномыслие исчезло окончательно. Даже жены чиновников не ссорятся, но единомышленно подвывают: «Ах, какой циркуляр!»
Но так как выражение «свои средства»
есть не что иное, как вольный перевод выражения «произвол»,
то для подкрепления его явилось к услугам и еще выражение: «
в законах нет».
Вот настоящие, удручающие мелочи жизни. Сравните их с приключениями Наполеонов, Орлеанов, Баттенбергов и проч. Сопоставьте с европейскими концертами — и ответьте сами: какие из них, по всей справедливости, должны сделаться достоянием истории и какие
будут отметены ею. Что до меня,
то я даже ни на минуту не сомневаюсь
в ее выборе.
За всем
тем нужно заметить, что
в крестьянской среде рекрутская очередь велась неупустительно, и всякая крестьянская семья обязана
была отбыть ее своевременно; но это
была только проформа, или, лучше сказать, средство для вымогательства денег.
И
было время, когда все эти ужасающие картины никого не приводили
в удивление, никого не пугали. Это
были «мелочи», обыкновенный жизненный обиход, и ничего больше; а
те, которых они возмущали, считались подрывателями основ, потрясателями законного порядка вещей.
— Кабы мы
в то время
были умнее да не мирволили бы своим расходившимся собратам, так, может
быть, и теперь крепостное право существовало бы по-прежнему!
Все это за дешевую плату легко оборудовал местный уездный суд, несмотря на
то, что
в числе закабаливших себя
были и грамотные.
Для помещиков эта операция
была, несомненно, выгодна. Во-первых, Чумазый уплачивал хорошую цену за одни крестьянские тела; во-вторых, оставался задаром крестьянский земельный надел, который
в тех местах имеет значительную ценность. Для Чумазого выгода заключалась
в том, что он на долгое время обеспечивал себя дешевой рабочей силой. Что касается до закабаляемых,
то им оставалась
в удел надежда, что невзгода настигает их…
в последний раз!
Было время, когда люди выкрикивали на площадях: „слово и дело“, зная, что их ожидает впереди застенок со всеми ужасами пытки. Нередко они возвращались из застенков
в „первобытное состояние“, живые, но искалеченные и обезображенные; однако это нимало не мешало
тому, чтобы у них во множестве отыскивались подражатели. И опять появлялось на сцену „слово и дело“, опять застенки и пытки… Словом сказать, целое поветрие своеобразных „мелочей“.
Правда, что массы безмолвны, и мы знаем очень мало о
том внутреннем жизненном процессе, который совершается
в них.
Быть может, что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью;
быть может, они выносили его далеко не так безучастно и тупо, как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это так,
то каким же образом они не вымирали сейчас же, немедленно, как только сознание коснулось их? Одно сознание подобных мук должно убить, а они жили.
Я мог бы привести здесь примеры изумительнейшей выносливости, но воздерживаюсь от этого, зная, что частные случаи очень мало доказывают. Общее настроение общества и масс — вот главное, что меня занимает, и это главное свидетельствует вполне убедительно, что мелочи управляют и
будут управлять миром до
тех пор, пока человеческое сознание не вступит
в свои права и не научится различать терзающие мелочи от баттенберговских.
Не больше как лет тридцать
тому назад даже
было строго воспрещено производить дела единолично и не
в коллегии.
И вдобавок
в те времена не
было речи ни о благонамеренности, ни об образе мыслей, ни о подрывании основ и т. д.
Я слишком достаточно говорил выше (III) о современной административной организации, чтобы возвращаться к этому предмету, но думаю, что она основана на
тех же началах, как и
в былые времена, за исключением коллегий, платков и урн.
Может
быть, сам по себе взятый, он совсем не так неблагонадежен, как кажется впопыхах.
В дореформенное время, по крайней мере, не
в редкость бывало встретить такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но
в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли, как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд… Какая же
в том беда, что человек благороден?
И таким образом идет изо дня
в день с
той самой минуты, когда человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать
в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи людей, и всякий день"благополучный человек"продолжает твердить одну и
ту же пословицу:"Перемелется — мука
будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
Повторяю: я выражаю здесь свое убеждение, не желая ни прать против рожна, ни
тем менее дразнить кого бы
то ни
было. И сущность этого убеждения заключается
в том, что человечество бессрочно
будет томиться под игом мелочей, ежели заблаговременно не получится полной свободы
в обсуждении идеалов будущего. Только одно это средство и может дать ощутительные результаты.
Нельзя не признать, что
в этом суждении
есть известная доля правды, и именно
в том, что касается политических новшеств.
И не право оно, во-первых, потому, что
в основании социологических изысканий лежит предусмотрительность, которая всегда
была главным и существенным основанием развития человеческих обществ, и, во-вторых, потому, что ежели и справедливо, что утопии производили
в массах известный переполох,
то причину этого нужно искать не
в открытом обсуждении идеалов будущего, а скорее
в стеснениях и преследованиях, которыми постоянно сопровождалось это обсуждение.
Если б эти люди умели рассуждать, если б они
были в состоянии проникать
в тайны человеческой природы,
то они поняли бы, что одну из неизбежных принадлежностей этой природы составляет развитие и повышение уровня нравственных и материальных потребностей.
И главная забота его заключается
в том, чтоб этот рабочий улей как можно умереннее потреблял еды и
в то же время
был достаточно сыт, чтобы устоять
в непрерывной работе.
Скотину он тоже закармливает с осени. Осенью она и сена с сырцой
поест, да и тело скорее нагуляет. Как нагуляет тело, она уж зимой не много корму запросит, а к весне, когда кормы у всех к концу подойдут, подкинешь ей соломенной резки — и на
том бог простит. Все-таки она до новой травы выдержит, с целыми ногами
в поле выйдет.
Но загадывать до весны далеко: как-нибудь изворачивались прежде, изворотимся и вперед. На
то он и слывет
в околотке умным и хозяйственным мужиком. Рожь не удается, овес уродится. Ежели совсем неурожайный год
будет, он кого-нибудь из сыновей на фабрику пошлет, а сам
в извоз уедет или дрова
пилить наймется. Нужда, конечно,
будет, но ведь крестьянину нужду знать никогда не лишнее.
А нынче даже если и
есть в селе господская экономия,
то в ней хоть шаром покати.
Ежели
есть в доме старик отец или тесть (оставшийся за штатом),
то обыкновенно он занимается пчелами и во время роенья не отходит от ульев.
Но, кроме
того,
есть и еще соображение: эти посещения напоминают детям, что они — русские, а гувернерам и гувернанткам, их окружающим, свидетельствуют, что и
в России возможна своего рода vie de chateau. [жизнь
в замке (франц.)]
Соседство ограниченное, а ежели и
есть,
то разнокалиберное, несимпатичное; материальные средства небольшие; однообразие, и
в природе и
в людях, изумительное: порадовать взоры не на чем.
"Я ни разу болен не
был с
тех пор, как поселился
в деревне! — говорил он, с гордостью вытягивая мускулистые руки, — да и не скучал никогда: времени нет!"
О равнодушном помещике
в этом этюде не
будет речи, по
тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни
тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна
в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не
то управителя, не
то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Дело
в том, что он
был слишком доверчив: смотрел и недоглядел.
Покуда
в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где
в последний раз сеяли озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю на план и разбил на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что
в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером на
том месте, где
было старое озимое.
Осмотревши поля, едет на беговых дрожках
в лес.
То там куртинка,
то тут.
Есть куртинки частые, а
есть и редичь. Лес, по преимуществу, дровяной — кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но,
в совокупности, десятин с сотню наберется.
Кормит он их сытно, хотя по-крестьянски,
то есть льет
в кашу не скоромное, а постное масло и солонину дает с запашком.
Наконец, нельзя терять из вида и
того, что старший сын совсем уж
поспел — хоть сейчас вези
в гимназию. Убежденный помещик начинает задумываться и все больше и больше обращается к прошлому. У него много товарищей; некоторые из них уж действительные статские советники, а один даже тайный советник
есть. Все получают содержание, которое их обеспечивает; сверх
того, большинство участвует
в промышленных компаниях, пользуется учредительскими паями…
А
в результате оказывалось чистой прибыли все-таки триста рублей. Хорошо, что еще помещение,
в котором он ютился с семьей, не попало
в двойную бухгалтерию, а
то быть бы убытку рублей
в семьсот — восемьсот.
Теперь он состоит где-то чиновником особых поручений, а сверх
того, имеет выгодные частные занятия.
В одной компании директорствует,
в другой выбран членом ревизионной комиссии. Пробует и сам сочинять проекты новых предприятий и,
быть может,
будет иметь успех. Словом сказать, хлопочет и суетится так же, как и
в деревне, но уже около более прибыльных мелочей.
Земли у него немного, десятин пятьсот с небольшим. Из них сто под пашней
в трех полях (он держится отцовских порядков), около полутораста под лесом, слишком двести под пустошами да около пятидесяти под лугом; болотце
есть, острец
в нем хорошо растет, а кругом по мокрому месту, травка мяконькая. Но нет
той пяди, из которой он не извлекал бы пользу, кроме леса, который он, до поры до времени, бережет. И, благодарение создателю, живет, — не роскошествует, но и на недостатки не жалуется.
В то время он всячески ласкал крестьян и обнадеживал их:"Вот ужо,
будете вольные, и заживем мы по-соседски мирком да ладком.
Затем,
в среде государственных крестьян, мироедами прозывались «коштаны»,
то есть — горлопаны, волновавшие мирские сходки и находившиеся на замечании у начальства, как бунтовщики;
в среде мещан под этой же фирмой процветали «кулаки», которые подстерегали у застав крестьян, едущих
в город с продуктами, и почти силой уводили их
в купеческие дворы, где их обсчитывали, обмеривали и обвешивали.
По зрелом размышлении, такое вознаграждение он может добыть, не ходя далеко,
в недрах
той «гольтепы», которая окружает его, Надо только предварительно самого себя освободить от пут совести и с легким сердцем приступить к задаче, которая ему предстоит и формулируется двумя словами:"
Есть мир".
То есть служил камердинером, выполнял негласные поручения, подлаживался к барским привычкам, изучал барские вкусы и вообще пользовался доверием настолько, что имел право обшаривать барские карманы и входить,
в отсутствие барина,
в комнату, где находился незапертый ящик с деньгами.
О прочих наезжих мироедах распространяться я не
буду. Они ведут свое дело с
тою же наглостью и горячностью, как и Иван Фомич, — только размах у них не так широк и перспективы уже. И чиновник и мещанин навсегда завекуют
в деревне, без малейшей надежды попасть
в члены суб-суб-комиссии для вывозки из города нечистот.
Заглянемте утром
в его квартиру. Это очень уютное гнездышко, которое француз-лакей Шарль содержит
в величайшей опрятности. Это для него
тем легче, что хозяина почти целый день нет дома, и, стало
быть, обязанности его не идут дальше утра и возобновляются только к ночи. Остальное время он свободен и шалопайничает не плоше самого Ростокина.
До десяти часов
в квартире царствует тишина. Шарль
пьет кофе и перемигивается через двор с мастерицами швейного магазина. Но
в то же время он чутко прислушивается.
— Это же самое мне вчера графиня Крымцева говорила, И всех вас, добрых и преданных, приходится успокоивать! Разумеется, я так и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы
будем готовы! И что же, ты думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между
тем хлеб
в поле не убран!"Я так и развел руками!