Неточные совпадения
Я не имею сведений, как идет
дело в глубине Финляндии, проникли ли и туда обрусители, но, начиная от Териок и Выборга, верст на двадцать по побережью Финского залива, нет того ничтожного озера, кругом которого не засели бы русские землевладельцы.
Что все это означает, как не фабрикацию испугов
в умах и без того взбудораженных простецов? Зачем это понадобилось? с какого права признано необходимым, чтобы Сербия, Болгария, Босния не смели устроиваться по-своему, а непременно при вмешательстве Австрии? С какой стати Германия берется помогать Австрии
в этом
деле? Почему допускается вопиющая несправедливость к выгоде сильного и
в ущерб слабому? Зачем нужно держать
в страхе соседей?
А болгары что? «Они с таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с каким, за несколько
дней перед тем, встретили весть об его низложении». Вот что пишут
в газетах. Скажите: ну, чем они плоше древних афинян? Только вот насчет аттической соли у них плоховато.
Скажет она это потому, что душевная боль не давала человечеству ни развиваться, ни совершать плодотворных
дел, а следовательно, и
в самой жизни человеческих обществ произошел как бы перерыв, который нельзя же не объяснить. Но, сказавши, — обведет эти строки черною каймою и более не возвратится к этому предмету.
Возьмем для примера хоть страх завтрашнего
дня. Сколько постыдного заключается
в этой трехсловной мелочи! Каким образом она могла въесться
в существование человека, существа по преимуществу предусмотрительного, обладающего зиждительною силою? Что придавило его? что заставило так безусловно подчиниться простой и постыдной мелочи?
— Да завтрашнего
дня. Все думается: что-то завтра будет! Не то боязнь, не то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но до сих пор еще не разобрался. Точно находишься
в обществе,
в котором собравшиеся все разбрелись по углам и шушукаются, а ты сидишь один у стола и пересматриваешь лежащие на нем и давно надоевшие альбомы… Вот это какое ощущение!
Посмотрим же,
в какой мере применяются эти истины к школьному
делу.
Дело в том, что Баттенберговы проказы не сами по себе важны, а потому, что, несмотря на свое ничтожество, заслоняют те горькие «мелочи», которые заправским образом отравляют жизнь.
И умственный, и материальный уровень страны несомненно понижается; исчезает предусмотрительность; разрывается связь между людьми, и вместо всего на арену появляется существование
в одиночку и страх перед завтрашним
днем.
В губернии вы прежде всего встретите человека, у которого сердце не на месте. Не потому оно не на месте, чтобы было переполнено заботами об общественном
деле, а потому, что все содержание настоящей минуты исчерпывается одним предметом: ограждением прерогатив власти от действительных и мнимых нарушений.
Совсем
в другом виде представляется
дело в так называемые переходные эпохи, когда общество объято недоумениями, страхом завтрашнего
дня и исканием новых жизненных основ.
Стоят эти томы
в шкапу и безмолвствуют; а ключ от шкапа заброшен
в колодезь, чтоб прочнее
дело было.
— А у нас тут мещанинишко
в городе завелся, — подхватывает непременный член, — газету выписывает, книжки читает… да и поговаривает.
В базарные
дни всякий народ около его лавчонки толпится, а он сидит и газету
в руках держит… долго ли до греха!
Пирог съеден, гости разошлись по домам, а на другой
день «свое средство» уже
в ходу.
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром!
в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая
дела в долгий ящик, начинает приводить
в исполнение не закон и даже не циркуляр, а простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
Закон требовал, чтобы три
дня в неделю крестьянин работал на помещика, а остальные три
дня предоставлял ему для собственных работ.
— Мы не вольноотпущенные! — возопили они
в один голос, — мы на
днях сами будем свободные… с землей! Не хотим
в мещане!
Дело наделало шума; но даже
в самый разгар эмансипационных надежд редко кто усмотрел его вопиющую сущность. Большинство культурных людей отнеслось к «нему как к „мелочи“, более или менее остроумной.
— Однако догадлив-таки Петр Иванович! — говорил один про кого-нибудь из участвовавших
в этой драме: — сдал деревню Чумазому — и прав… ха-ха-ха! — Ну, да и Чумазому это
дело не обойдется даром! — подхватывал другой, — тут все канцелярские крысы добудут ребятишкам на молочишко… ха-ха-ха! — Выискивались и такие, которые даже
в самой попытке защищать закабаленных увидели вредный пример посягательства на освященные веками права на чужую собственность, чуть не потрясение основ.
Чем кончилось это
дело, я не знаю, так как вскоре я оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты
в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные
в „первобытное состояние“ и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между небом и землей, оторванные от семей и питаясь горьким хлебом поденщины?
Было время, когда люди выкрикивали на площадях: „слово и
дело“, зная, что их ожидает впереди застенок со всеми ужасами пытки. Нередко они возвращались из застенков
в „первобытное состояние“, живые, но искалеченные и обезображенные; однако это нимало не мешало тому, чтобы у них во множестве отыскивались подражатели. И опять появлялось на сцену „слово и
дело“, опять застенки и пытки… Словом сказать, целое поветрие своеобразных „мелочей“.
Не больше как лет тридцать тому назад даже было строго воспрещено производить
дела единолично и не
в коллегии.
Каждые два года приезжал к набору флигель-адъютант, и тоже утирал слезы и подавал отчет. И отчеты не об одном наборе, но и обо всем виденном и слышанном, об управлении вообще. Существует ли
в губернии правда или нет ее, и что нужно сделать, чтоб она существовала не на бумаге только, но и на
деле. И опять запросы, опять отписки…
Все
в этом
деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил природы и усвоение человеком результатов этого раскрытия.
Его смущал вопрос об удалении нечистот из помещений фаланстеров, и для разрешения его он прибегнул к когортам самоотверженных, тогда как
в недалеком будущем
дело устроилось проще — при помощи ватерклозетов, дренажа, сточных труб и, наконец, целого подземного города, образец которого мы видим
в катакомбах Парижа.
Поневоле приходится отказаться от попыток и оставить
дело в том виде,
в каком застала его минута.
Обыкновенно на помочи выходят
в праздники, а это тоже доставляет своего рода спорость: прогульных
дней меньше.
Сам с взрослыми сыновьями — целый
день в лесу, готовит дрова и сучья; или молотит на гумне, справляет на зиму сбрую.
В этом
деле им тоже руководит мудрость змия и твердая решимость не потерпеть ущерба
в жизнестроительном обиходе.
В доме царствуют мир и согласие; даже
в кубышке деньга, на черный
день, водится.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место;
в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска
в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным
делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Соберется
в год рублей сотни, полторы — и те надо с причетниками
поделить; очистится ли, нет ли после дележа на его пай сотня рублей?
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь;
в следующий праздничный
день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Точно так же осторожно обходится с убоиной; ест кашу не всякий
день и льет
в нее не коровье масло, а постное; хлеб подает на стол черствый и солит похлебку не во время варки ее (соляных частиц много улетучивается), а тогда, когда она уже стоит на столе.
Выглянет солнышко — деревня оживет. Священник со всею семьей спешит возить снопы, складывать их
в скирды и начинает молотить. И все-таки оказывается, что дожди свое
дело сделали; и зерно вышло легкое, и меньше его. На целых двадцать пять процентов урожай вышел меньше против прошлогоднего.
Ни одного
дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет
в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
О равнодушном помещике
в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным
делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна
в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
В два
дня он все осмотрел и
в заключение сказал...
Дело в том, что он был слишком доверчив: смотрел и недоглядел.
На
днях приедут штукатуры и маляры — и ад будет
в полной форме.
У детей с утра до вечера головки болят;
днем в хорошую погоду они на воздухе,
в саду, но
в дождь приюта найти не могут.
Кроме того: хотя все устроено капитально и прочно, но кто же может поручиться за будущее? Ведь не вечны же,
в самом
деле, накаты; нельзя же думать, чтобы на крыше краска никогда не выгорела… Вон
в молочной на крышу-то понадеялись, старую оставили, а она мохом уж поросла!
Однако на другой
день он пожелал проверить оценку Анпетова. Выйдя из дому, он увидел, что работник Семен уж похаживает по полю с плужком. Лошадь — белая, Семен
в белой рубашке — издали кажет, точно белый лебедь рассекает волны. Но, по мере приближения к пашне, оказывалось, что рубашка на Семене не совсем белая, а пропитанная потом.
"Действительно, — думал он, — пахать — это… Но все-таки Анпетов соврал. Пахать я, конечно, не могу, но,
в сущности, это и не мое
дело. Мое
дело — руководить, вдохнуть душу, а всё остальное…"
В голове у него совсем не сербские
дела были, а бычок, которого он недавно купил.
— Чего думать! Целый
день с утра до вечера точно
в огне горим. И
в слякоть и
в жару — никогда покоя не знаем. Посмотри, на что я похожа стала! на что ты сам похож! А доходов все нет. Рожь сам-двенадцать,
в молоке хоть купайся, все
в полном ходу — хоть на выставку, а
в результате… триста рублей!
Сказано — сделано. Через неделю жена собрала сына и уехала
в Петербург. К концу августа убежденный помещик получил известие, что сын выдержал экзамен
в гимназию, а Зверков, Жизнеев, Эльман и другие товарищи дали слово определить к
делу и отца.
Словом сказать, так обставил
дело, что мужичку курицы выпустить некуда. Курица глупа, не рассуждает, что свое и что чужое, бредет туда, где лучше, — за это ее сейчас
в суп. Ищет баба курицу, с ног сбилась, а Конон Лукич молчит.
На первых порах после освобождения он завалил мирового посредника жалобами и постоянно судился, хотя почти всегда проигрывал
дела; но крестьянам даже выигрывать надоело: выиграешь медный пятак, а времени прогуляешь на рубль. Постепенно они подчинились; отводили душу, ругая Лобкова
в глаза, но назначенные десятины обработывали исправно, не кривя душой. Чего еще лучше!
Зимой ему посвободнее. Но и тут он нашел себе занятие: ябеды пишет. Доносит на священника, что он
в такой-то царский
день молебна не служил; на Анпетова — что он своим примером
в смущение приводит; на сельского старосту — что он, будучи вызван
в воскресенье к исправнику, так отважно выразился, что даже миряне потупили очи.