Неточные совпадения
Всякий истый петербуржец
на три месяца в
год обрекает себя
на нечеловеческое житье.
Мне кажется, что если бы
лет сто тому назад (тогда и «разговаривать» было легче) пустили сюда русских старообрядцев и дали им полную свободу относительно богослужения, русское дело, вообще
на всех окраинах, шло бы толковее.
Финн замуровался в своей деревне, зарылся в снегах
на две трети
года и не двигается ни направо, ни налево.
Давидовой корове бог послал теленка,
Ах, теленка!
А
на другой
год она принесла другого теленка.
Ах, другого!
А
на третий
год принесла третьего теленка,
Ах, третьего!
Когда принесла трех телят, то пастор узнал об этом,
Ах, узнал!
И сказал Давиду: ты, Давид, забыл своего пастора,
Ах, забыл!
И за это увел к себе самого большого теленка,
Ах, самого большого!
А Давид остался только с двумя телятами,
Ах, с двумя!
Новогодние приемы его представляли собой как бы политическую программу
на целый
год, — программу, которая принималась безоговорочно к исполнению.
В этом миниатюрном ковчеге нередко ютится несколько поколений от грудного младенца до ветхого старика, который много
лет, не испуская жалобы, лежит
на печи и не может дождаться смерти.
На вопрос: «Будешь ли меня
на старости
лет кормить?» — он отвечал прямо: «Не буду!» И старый коршун бережно донес его до нового места, воспитал и улетел прочь умирать.
Точно то же и тут. Выкормил-выпоил старый Кузьма своих коршунов и полез
на печку умирать. Сколько уж
лет он мрет, и всё окончания этому умиранию нет. Кости да кожа, ноги мозжат, всего знобит, спину до ран пролежал, и когда-то когда влезет к нему
на печь молодуха и обрядит его.
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться к концертам будущего
лета. Так оно и пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу в испуге и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек,
на месте его появится другой, третий.
На этот раз помещики действовали уже вполне бескорыстно. Прежде отдавали людей в рекруты, потому что это представляло хорошую статью дохода (в Сибирь ссылали редко и в крайних случаях, когда уже, за старостью
лет, провинившегося нельзя было сдать в солдаты); теперь они уже потеряли всякий расчет. Даже тратили собственные деньги, лишь бы успокоить взбудораженные паникою сердца.
Каждые два
года приезжал к набору флигель-адъютант, и тоже утирал слезы и подавал отчет. И отчеты не об одном наборе, но и обо всем виденном и слышанном, об управлении вообще. Существует ли в губернии правда или нет ее, и что нужно сделать, чтоб она существовала не
на бумаге только, но и
на деле. И опять запросы, опять отписки…
Летом овраг, разделяющий деревню
на две половины, совсем засыхает; но в весеннее половодье он наполняется до краев водою, бурлит и шумит.
И вот у него
на все
лето солонины хватит.
Но загадывать до весны далеко: как-нибудь изворачивались прежде, изворотимся и вперед.
На то он и слывет в околотке умным и хозяйственным мужиком. Рожь не удается, овес уродится. Ежели совсем неурожайный
год будет, он кого-нибудь из сыновей
на фабрику пошлет, а сам в извоз уедет или дрова пилить наймется. Нужда, конечно, будет, но ведь крестьянину нужду знать никогда не лишнее.
Ей каждый
год отделяется небольшой клочок земли и дается горсточка льну
на посев; этот лен она сама сеет, обделывает и затем готовит из него для себя красно.
Соберется в
год рублей сотни, полторы — и те надо с причетниками поделить; очистится ли, нет ли после дележа
на его пай сотня рублей?
Как и хозяйственный мужичок, священник
на круглый
год запасается с осени. В это время весь его домашний обиход определяется вполне точно. Что успел наготовить и собрать к Покрову — больше этого не будет. В это же время и покупной запас можно дешевле купить: и в городе и по деревням — всего в изобилии. Упустишь минуту, когда, например, крупа или пшеничная мука
на пятак за пуд дешевле, — кайся потом весь
год.
Однако хозяйственный мужичок позволяет себе думать о"полной чаше", и нередко даже достигает ее, а священнику никогда и
на мысль представление о"полной чаше"не приходит. Единственное, чего он добивается, это свести у
года концы с концами. И вполне доволен, ежели это ему удастся.
— Вон
на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом
году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в доме прибудет. Сам и в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст —
на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит —
на том и спасибо.
Основа,
на которой зиждется его существование, до того тонка, что малейший неосторожный шаг неминуемо повлечет за собой нужду. Сыновья у него с детских
лет в разброде, да и не воротятся домой, потому что по окончании курса пристроятся
на стороне. Только дочери дома; их и рад бы сбыть, да с бесприданницами придется еще подождать.
Доход получается без хлопот, издержки по управлению незначительны. Живет себе владелец припеваючи в столице или за границей, и много-много, ежели
на месяц,
на два, заглянет
летом с семьей в усадьбу, чтоб убедиться, все ли
на своем месте, не кривит ли душой управляющий и в порядке ли сад.
— Пустота сдавай в кортому; пашню, вероятно, крестьяне под поскотину наймут: им скот выгнать некуда. Жалованье тебе назначаю в
год двести рублей,
на твоих харчах. Рассчитывай себя из доходов, а что больше выручишь — присылай. Вот здесь, во флигельке, и живи. А для протопления можешь сучьями пользоваться.
— Надо же примириться с этим, — утешает помещик, — ведь мы не
на один
год устраиваемся!
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний раз сеяли озимь (пашня уж два
года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю
на план и разбил
на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером
на том месте, где было старое озимое.
— Нет, это коровы такие… Одна корова два
года ялова ходит, чайную чашечку в день доит; коров с семь перестарки, остальные — запущены. Всех надо
на мясо продать, все стадо возобновить, да и скотницу прогнать. И быка другого необходимо купить — теперешнего коровы не любят.
— Маловато, — соглашается помещик, — но
на будущий
год…
На будущий
год доход увеличивается до трехсот рублей. Работал-работал, суетился-суетился, капитал растратил, труд положил, и все-таки меньше рубля в день осталось. Зато масло — свое, картофель — свой, живность — своя… А впрочем, ведь и это не так. По двойной бухгалтерии, и за масло и за живность деньги заплатили…
В деревню он заглядывает недели
на две в течение
года: больше разживаться некогда. Но жена с детьми проводит там каникулы, и — упаси бог, ежели что заметит! А впрочем, она не ошиблась в старосте: хозяйство идет хоть и не так красиво, как прежде, но стоит дешевле. Дохода очищается триста рублей.
— Всё
на гулянках да
на гулянках! — и то круглый
год гуляем у вас, словно
на барщине! — возражают мужички, — вы бы лучше, как и другие, Конон Лукич: за деньги либо исполу…
"
На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный в нашем светском обществе как милый и неистощимый собеседник. До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и не подозревал, что ему уж семьдесят
лет, до такой степени все привыкли видеть его в урочный час
на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его там видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
Родители не раз заманивали его в родной город, обещая предводительство, но он и тут не соблазнился, хотя быть двадцати пяти
лет предводителем очень недурно, да и шансы
на будущую карьеру несомненны.
У него не было француза-слуги, а выписан был из деревни для прислуг сын родительской кухарки, мальчик
лет четырнадцати, неумелый и неловкий, которого он, однако ж, скоро так вышколил, что в квартире его все блестело, сапоги были хорошо вычищены и
на платье ни соринки.
В полдень Люберцев уже
на службе, серьезный и сосредоточенный. Покуда у него нет определенной должности; но швейцар Никита, который тридцать
лет стоит с булавой в департаментских сенях, уже угадал его и выражается прямо, что Евгений Филиппыч из молодых да ранний.
Но Генечка этого не опасался и продолжал преуспевать. Ему еще тридцати
лет не было, а уже самые лестные предложения сыпались
на него со всех сторон. Он не раз мог бы получить в провинции хорошо оплаченное и ответственное место, но уклонялся от таких предложений, предпочитая служить в Петербурге,
на глазах у начальства. Много проектов он уже выработал, а еще больше имел в виду выработать в непродолжительном времени. Словом сказать, ему предстояло пролить свет…
Тридцати
лет он уже занимал полуответственный пост, наравне с Сережей Ростокиным. Мысль, что служебный круговорот совершенно тождествен с круговоротом жизненным и что успех невозможен, покуда представление этой тождественности не будет усвоено во всей его полноте, все яснее и яснее обрисовывалась перед его умственным взором. И он, не торопясь, но настойчиво, начал подготовлять себя к применению этой мысли
на практике.
— Одна. Отец давно умер, мать — в прошлом
году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут и
на нее и
на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей называют. Случай как-то помог, работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
— Сколько он башмаков в
год износит! — сетовала она
на Гришу, — скоро, поди, и из рубашек вырастет… А потом надо будет в ученье отдавать, пойдут блузы, мундиры, пальто… и каждый
год новое! Вот когда мы настоящую нужду узнаем!
Сын (ему было уже шесть
лет) забился в угол в кабинете и молчал, как придавленный, точно впервые понял, что перед ним происходит нечто не фантастическое, а вполне реальное. Он сосредоточенно смотрел в одну точку:
на раскрытую дверь спальни — и ждал.
— Кандидатов слишком довольно.
На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто
лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
Оказалось, что у него от дороги осталось около полутораста рублей, что из дома он надеется получать не больше пятидесяти — ста рублей в
год и что главный расчет его —
на свой собственный труд.
Как бы то ни было, но удовольствию живчика нет пределов. Диффамационный период уже считает за собой не один десяток
лет (отчего бы и по этому случаю не отпраздновать юбилея?), а живчик в подробности помнит всякий малейший казус, ознаменовавший его существование. Тогда-то изобличили Марью Петровну, тогда-то — Ивана Семеныча; тогда-то к диффаматору ворвались в квартиру, и он, в виду домашних пенатов, подвергнут был исправительному наказанию; тогда-то диффаматора огорошили
на улице палкой.
Уж пяти
лет, вставая утром и ложась
на ночь, она лепетала:"Dieu tout-puissant! rendez heureuse ma chere mere! veuillez qu'un faible enfant, comme moi, reste toujours digne de son affection, en pratiquant la vertu et la proprete".
Все именно так и случилось, как предначертала Софья Михайловна. За
лето Верочка окрепла и нагуляла плечи, не слишком наливные, но и не скаредные — как раз в меру. В декабре, перед рождеством, Братцевы дали первый бал. Разумеется, Верочка была
на нем царицей, и князь Сампантрё смотрел
на нее из угла и щелкал языком.
Детей у него было двое: сын Павел,
лет двадцати двух, который служил в полку
на Кавказе, и дочь, которая оканчивала воспитание в одном из московских институтов.
— И больных довольно. Плотник Мирон уж два
года животом валяется. Взвалил себе в ту пору
на плечо бревно, и вдруг у него в нутре оборвалось.
Прошел еще
год. Надежда Федоровна хлопотала об открытии"Общества для вспоможения чающим движения воды". Старания ее увенчались успехом, но — увы! она изнемогла под бременем ходатайств и суеты. Пришла старость, нужен был покой, а она не хотела и слышать о нем. В самом разгаре деятельности, когда в голове ее созревали все новые и новые планы (Семигоров потихоньку называл их"подвохами"), она умерла, завещавши
на смертном одре племяннице свое"дело".
В апреле, совсем неожиданно, приехал в свою усадьбу местный землевладелец, он же и главный попечитель школы, Андрей Степаныч Аигин. Прибыл он затем, чтобы продать леса и
на вырученные деньги прожить
лето за границей. Операция предстояла несложная, но Аигин предположил пробыть в деревне до мая, с тем чтобы, кстати, учесть управителя, возобновить
на всякий случай связи с местными властями и посмотреть
на школу.
Именно таким образом поступал Аигин. В продолжение шести
лет попечительства (он начал независимую жизнь очень рано) Андрей Степаныч посетил усадьбу всего второй раз, и
на самое короткое время. Принимали его, как подобает принимать влиятельное лицо, и очень лестно давали почувствовать, что от него зависит принять деятельное участие во главе уездной сутолоки. Но покуда он еще уклонялся от чести, предоставляя себе принять решение в этом смысле, когда утехи молодости уступят место мечтам честолюбия.
— Стрекоза живет по-стрекозиному, муравей — по-муравьиному. Что же тут странного, что стрекоза"
лето целое пропела"? Ведь будущей весной она и опять запела в полях — стало быть, и
на зиму устроилась не хуже муравья. А «Музыкантов» я совсем не понимаю. Неужели непременно нужно быть пьяницей, чтобы хорошо играть, например,
на скрипке?
Несмотря
на приближение 18-ти
лет, сердце ее ни разу не дрогнуло. К хорошеньким и богатеньким девицам уже начали перед выпуском приезжать в приемные дни, под именами кузенов и дяденек, молодые люди с хорошенькими усиками и с целыми ворохами конфект. Она не прочь была полюбоваться ими и даже воскликнуть...