Неточные совпадения
Не будь интеллигенции, мы
не имели бы ни понятия о чести, ни веры в убеждения, ни даже представления о человеческом образе. Остались бы «чумазые» с их исконным стремлением расщипать общественный карман
до последней нитки.
Испуг
до того въелся в нас, что мы даже совсем
не сознаем его.
Между тем он почти 20 лет сряду срамил
не одну Францию, но и всю Европу — и никто
не замечал праха, который
до краев наполнял этого человека.
И теперь имя его
до того погрузилось в мрак, что
не только никто о нем
не говорит, но даже и
не помнит его существования.
— Да завтрашнего дня. Все думается: что-то завтра будет!
Не то боязнь,
не то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но
до сих пор еще
не разобрался. Точно находишься в обществе, в котором собравшиеся все разбрелись по углам и шушукаются, а ты сидишь один у стола и пересматриваешь лежащие на нем и давно надоевшие альбомы… Вот это какое ощущение!
Я
не знаю, как отнесется читатель к написанному выше, но что касается
до меня, то при одной мысли о «мелочах жизни» сердце мое болит невыносимо.
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков,
до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и,
не откладывая дела в долгий ящик, начинает приводить в исполнение
не закон и даже
не циркуляр, а простые газетные толки,
не предвидя впереди никакой ответственности…
В этом миниатюрном ковчеге нередко ютится несколько поколений от грудного младенца
до ветхого старика, который много лет,
не испуская жалобы, лежит на печи и
не может дождаться смерти.
На вопрос: «Будешь ли меня на старости лет кормить?» — он отвечал прямо: «
Не буду!» И старый коршун бережно донес его
до нового места, воспитал и улетел прочь умирать.
Вот настоящие, удручающие мелочи жизни. Сравните их с приключениями Наполеонов, Орлеанов, Баттенбергов и проч. Сопоставьте с европейскими концертами — и ответьте сами: какие из них, по всей справедливости, должны сделаться достоянием истории и какие будут отметены ею. Что
до меня, то я даже ни на минуту
не сомневаюсь в ее выборе.
Я мог бы привести здесь примеры изумительнейшей выносливости, но воздерживаюсь от этого, зная, что частные случаи очень мало доказывают. Общее настроение общества и масс — вот главное, что меня занимает, и это главное свидетельствует вполне убедительно, что мелочи управляют и будут управлять миром
до тех пор, пока человеческое сознание
не вступит в свои права и
не научится различать терзающие мелочи от баттенберговских.
Камня на камне
не оставалось; чины, начиная от губернатора
до писца низших инстанций, увольнялись и отдавались под суд массами, хотя обеды, вечера и пикники шли своим чередом.
Просто прислушивались,
не плачет ли кто, и ежели
до слуха доходило нечто похожее на плач, то поспешали на помощь.
Однако ж все-таки оказывалось, что мало, даже в смысле простого утирания слез;
до такой степени мало, что нынче от этой хитросплетенной организации
не осталось и воспоминаний.
Свежую убоину он употребляет только по самым большим праздникам, потому что она дорога, да в деревне ее, пожалуй, и
не найдешь, но главное потому, что тут уж ему
не сладить с расчетом: каково бы ни было качество убоины, мужик набрасывается на нее и наедается ею
до пресыщения.
Скотину он тоже закармливает с осени. Осенью она и сена с сырцой поест, да и тело скорее нагуляет. Как нагуляет тело, она уж зимой
не много корму запросит, а к весне, когда кормы у всех к концу подойдут, подкинешь ей соломенной резки — и на том бог простит. Все-таки она
до новой травы выдержит, с целыми ногами в поле выйдет.
Голова скромного хозяйственного мужичка
не знает отдыха; с утра
до вечера она занята всевозможными устроительными подробностями.
Но загадывать
до весны далеко: как-нибудь изворачивались прежде, изворотимся и вперед. На то он и слывет в околотке умным и хозяйственным мужиком. Рожь
не удается, овес уродится. Ежели совсем неурожайный год будет, он кого-нибудь из сыновей на фабрику пошлет, а сам в извоз уедет или дрова пилить наймется. Нужда, конечно, будет, но ведь крестьянину нужду знать никогда
не лишнее.
Да, это был действительно честный и разумный мужик. Он достиг своей цели: довел свой дом
до полной чаши. Но спрашивается: с какой стороны подойти к этому разумному мужику? каким образом уверить его, что
не о хлебе едином жив бывает человек?
Хорошо еще, что церковная земля лежит в сторонке, а то
не уберечься бы попу от потрав. Но и теперь в церковном лесу постоянно плешинки оказываются. Напрасно пономарь Филатыч встает ночью и крадется в лес, чтобы изловить порубщиков, напрасно разглядывает он следы телеги или саней, и нередко даже доходит
до самого двора, куда привезен похищенный лес, — порубщик всегда сумеет отпереться, да и односельцы покроют его.
Основа, на которой зиждется его существование,
до того тонка, что малейший неосторожный шаг неминуемо повлечет за собой нужду. Сыновья у него с детских лет в разброде, да и
не воротятся домой, потому что по окончании курса пристроятся на стороне. Только дочери дома; их и рад бы сбыть, да с бесприданницами придется еще подождать.
Хорошо, ежели и старое-то место успеет за собой закрепить
до тех пор, покуда силы
не оставили.
Чтобы
не чувствовать, как час за часом тянется серая жизнь, нужно, чтобы человека со всех сторон охватили мелочи, чтоб они с утра
до вечера
не давали ему опомниться.
И точно: везде, куда он теперь ни оглянется, продавец обманул его. Дом протекает; накаты под полом ветхи; фундамент в одном месте осел; корму
до новой травы
не хватит; наконец, мёленка, которая, покуда он осматривал имение, работала на оба постава и была завалена мешками с зерном, — молчит.
— И у меня, грешным делом, вертелось на языке: погодите
до тепла,
не поспешайте! Но при сем думалось и так: ежели господин поспешает — стало быть, ему надобно.
У детей с утра
до вечера головки болят; днем в хорошую погоду они на воздухе, в саду, но в дождь приюта найти
не могут.
На будущий год доход увеличивается
до трехсот рублей. Работал-работал, суетился-суетился, капитал растратил, труд положил, и все-таки меньше рубля в день осталось. Зато масло — свое, картофель — свой, живность — своя… А впрочем, ведь и это
не так. По двойной бухгалтерии, и за масло и за живность деньги заплатили…
— Чего думать! Целый день с утра
до вечера точно в огне горим. И в слякоть и в жару — никогда покоя
не знаем. Посмотри, на что я похожа стала! на что ты сам похож! А доходов все нет. Рожь сам-двенадцать, в молоке хоть купайся, все в полном ходу — хоть на выставку, а в результате… триста рублей!
Земли у него немного, десятин пятьсот с небольшим. Из них сто под пашней в трех полях (он держится отцовских порядков), около полутораста под лесом, слишком двести под пустошами да около пятидесяти под лугом; болотце есть, острец в нем хорошо растет, а кругом по мокрому месту, травка мяконькая. Но нет той пяди, из которой он
не извлекал бы пользу, кроме леса, который он,
до поры
до времени, бережет. И, благодарение создателю, живет, —
не роскошествует, но и на недостатки
не жалуется.
Но он
до такой степени «изворовался» в сельскохозяйственных ухищрениях, что даже
не замечает отсутствия семьи.
Чтобы достигнуть этого, надобно прежде всего ослабить
до минимума путы, связывающие его деятельность, устроиться так, чтобы стоять в стороне от прочей «гольтепы», чтобы порядки последней
не были для него обязательны, чтобы за ним обеспечена была личная свобода действий; словом сказать, чтобы имя его пользовалось почетом в мире сельских властей и через посредство их производило давление на голь мирскую.
Первому можно без риска верить; что касается
до второго, то
не лишнее и остеречься.
"На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный в нашем светском обществе как милый и неистощимый собеседник.
До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и
не подозревал, что ему уж семьдесят лет,
до такой степени все привыкли видеть его в урочный час на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его там видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще в поле… понимаешь ли ты это? Приходится, однако же, мириться и
не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас и без того дела
до зарезу, — печально продолжает он, —
не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас в самом сердце дела, пожалейте нас! Успокойся же! всё в свое время придет, и когда наступит момент, мы
не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
— Да,
не сладко мне,
не на розах я сплю. Но
до свидания. Меня ждут. Ах, устрицы, устрицы! Кстати: вчера меня о тебе спрашивали, и может быть… Enfin, qui vivra verra. [Впрочем, поживем — увидим (франц.)]
— И
не спеши; мы за тебя поспешим. Нам люди нужны; и
не простые канцелярские исполнители, а люди с искрой, с убеждением.
До свиданья, душа моя!
Чиновники, по его мнению, распущены и имеют лишь смутное понятие о государственном интересе; начальники отделений смотрят вяло, пишут —
не пишут, вообще ведут себя, словно им
до смерти вся эта канитель надоела.
В этих присматриваньях идет время
до шести часов. Скучное, тягучее время, но Люберцев бодро высиживает его, и
не потому, что — кто знает? вдруг случится в нем надобность! — а просто потому, что он сознает себя одною из составных частей этой машины, функции которой совершаются сами собой. Затем нелишнее, конечно, чтобы и директор видел, что он готов и ждет только мановения.
В настоящее время служебная его карьера настолько определилась, что
до него рукой
не достать. Он вполне изменил свой взгляд на служебный труд. Оставил при себе только государственную складку, а труд предоставил подчиненным. С утра
до вечера он в движении: ездит по влиятельным знакомым, совещается, шушукается, подставляет ножки и всячески ограждает свою карьеру от случайности.
От времени
до времени Люберцеву приходит на мысль, что теперь самая пора обзавестись своим семейством. Он тщательно приглядывается, рассматривает, разузнает, но делает это сам,
не прибегая к постороннему посредничеству. Вообще подходит к этому вопросу с осторожностью и надеется в непродолжительном времени разрешить его.
Оба одиноки, знакомых
не имеют, кроме тех, с которыми встречаются за общим трудом, и оба
до того втянулись в эту одинокую,
не знающую отдыха жизнь, что даже утратили ясное сознание, живут они или нет.
Все эти вопросы даже усиленною работою
не заглушались, а волновали и мучили с утра
до вечера.
Ничем подобным
не могли пользоваться Черезовы по самому характеру и обстановке их труда. Оба работали и утром, и вечером вне дома, оба жили в готовых, однажды сложившихся условиях и, стало быть,
не имели ни времени, ни привычки, ни надобности входить в хозяйственные подробности. Это
до того въелось в их природу, с самых молодых ногтей, что если бы даже и выпал для них случайный досуг, то они
не знали бы, как им распорядиться, и растерялись бы на первом шагу при вступлении в практическую жизнь.
— И я говорю, что мерзавец, да ведь когда зависишь… Что, если он банкиру на меня наговорит? — ведь, пожалуй, и там… Тут двадцать пять рублей улыбнутся, а там и целых пятьдесят. Останусь я у тебя на шее, да, кроме того, и делать нечего будет… С утра
до вечера все буду думать… Думать да думать, одна да одна… ах,
не дай бог!
Спустя некоторое время нашлась вечерняя работа в том самом правлении, где работал ее муж. По крайней мере, они были вместе по вечерам. Уходя на службу, она укладывала ребенка, и с помощью кухарки Авдотьи устраивалась так, чтобы он
до прихода ее
не был голоден. Жизнь потекла обычным порядком, вялая, серая, даже серее прежнего, потому что в своей квартире было голо и царствовала какая-то надрывающая сердце тишина.
Они
до самой минуты его рождения ничего такого
не предвидели, и теперь их единственно занимал вопрос: как он проживет (разумеется, с материальной стороны)?
Слыхала она, правда, анекдот про человека, который, выходя из дома, начинал с того, что кликал извозчика, упорно держась гривенника, покуда
не доходил
до места пешком, и таким образом составил себе целое состояние.
В шесть часов вечера его
не стало. Черезовская удача
до такой степени изменила, что он
не воспользовался даже льготным сроком, который на казенной службе дается заболевшим чиновникам. Надежда Владимировна совсем растерялась. Ей
не приходило в голову, что нужно обрядить умершего, послать за гробовщиком, положить покойника на стол и пригласить псаломщика. Все это сделала за нее Авдотья.
О стипендии он и
не мечтал: что-то еще скажет экзамен при переходе на второй курс, а
до тех пор и думать нечего…
Чудинова все любят. Доктор от времени
до времени навещает его и
не берет гонорара; в нумерах поселился студент медицинской академии и тоже следит за ним. Девушка-курсистка сменяет около него Анну Ивановну, когда последней недосужно. Комнату ему отвели уютную, в стороне, поставили туда покойное кресло и стараются поблизости
не шуметь.