Неточные совпадения
Поэтому я решился разъяснить хотя
те основные пункты помпадурской деятельности, которые настолько необходимы для начинающего помпадура,
чтобы он, приезжая на место, являлся
не с пустыми руками.
Потом попал в передел к директору, ну, тут тоже сноровку надо иметь! ждет, бывало, сердечный, у двери кабинета, и
не для
того совсем, чтоб что-нибудь сообщить, а только
чтобы показать, что готов, мол… хоть на куски!
В груди у меня словно оборвалось что-то.
Не смея, с одной стороны, предполагать,
чтобы господин вице-губернатор отважился, без достаточного основания, обзывать дураком
того, кого он еще накануне честил вашим превосходительством, а с другой стороны, зная, что он любил иногда пошутить (терпеть
не могу этих шуток, в которых нельзя понять, шутка ли это или испытание!), я принял его слова со свойственною мне осмотрительностью.
—
Не отрицаю-с, — скромно заметил благодушный старик, — но
не смею и утверждать-с. Скажу вам по этому случаю анекдот-с. Однажды, когда князь Петр Антоныч требовал,
чтобы я высказал ему мое мнение насчет сокращения в одном ведомстве фалд,
то я откровенно отвечал: «Ваше сиятельство! и фалды сокращенные, и фалды удлиненные — мы всё примем с благодарностью!» — «Дипломат!» — выразился по этому случаю князь и изволил милостиво погрозить мне пальцем. Так-то-с.
«Необходимо,
чтобы администратор имел наружность благородную. Он должен быть
не тучен и
не скареден, роста быть
не огромного и
не излишне малого, должен сохранять пропорциональность в частях тела и лицо иметь чистое,
не обезображенное ни бородавками, ни
тем более злокачественными сыпями. Сверх сего, должен иметь мундир».
Вероятно, воображению его, по этому поводу, представились
те затруднения, которые могли возникнуть во время прикладыванья к кресту; вероятно, он опасался, что заматерелый старый администратор по прежней привычке подойдет первым, и, при этой мысли, правая нога его уже сделала машинально шаг вперед,
чтобы отнюдь
не допустить столь явного умаления власти.
Легко может быть даже, что, в виду этих мероприятий, наш незабвенный решился,
не предупредив никого, сделать последний шаг,
чтобы окончательно укрепить и наставить
того, который в нашем интимном обществе продолжал еще слыть под именем «безрассудного молодого человека».
Но
не стану упреждать событий и скажу только, что подобное толкование кажется мне поверхностным уже по
тому одному, что невозможно допустить,
чтобы опытные администраторы лишались жизни вследствие расстройства желудка.
Однако, как ни велика была всеобщая симпатия, Надежда Петровна
не могла
не припоминать. Прошедшее вставало перед нею, осязательное, живое и ясное; оно шло за ней по пятам, жгло ее щеки, теснило грудь, закипало в крови. Она
не могла взглянуть на себя в зеркало без
того,
чтобы везде… везде
не увидеть следов помпадура!
От остальных знакомых она почти отказалась, а действительному статскому советнику Балбесову даже напрямки сказала,
чтобы он и
не думал, и что хотя помпадур уехал, но она по-прежнему принадлежит одному ему или, лучше сказать, благодарному воспоминанию об нем. Это до такой степени ожесточило Балбесова, что он прозвал Надежду Петровну «ходячею панихидой по помпадуре»; но и за всем
тем успеха
не имел.
— Скажите бабе,
чтобы она унялась, а
не то… фюить! — отвечал новый помпадур и как-то самонадеянно лихо щелкнул при этом пальцами.
— Поверьте, — продолжал звучать
тот же медоточивый голос, — что я
тем не менее отнюдь
не оставался безучастным зрителем вашего горя. Господин полициймейстер, конечно,
не откажется удостоверить вас, что я неоднократно приказывал и даже настаивал,
чтобы вам предоставлены были все способы… словом, все, что находится в моей власти…
Тем не менее портрет старого помпадура все еще стоял на прежнем месте, и когда она уезжала на бал,
то всякий раз останавливалась перед ним на несколько минут, во всем сиянии бального туалета и красоты,
чтобы, как она выражалась, «
не уехать,
не показавшись своему глупушке».
Дело состояло в
том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он
не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как все люди робкие и в
то же время своевольные, хотел,
чтобы Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом дни проходили за днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Так, например, когда я вижу стол,
то никак
не могу сказать,
чтобы тут скрывался какой-нибудь парадокс; когда же вижу перед собой нечто невесомое, как, например: геройство, расторопность, самоотверженность, либеральные стремления и проч.,
то в сердце мое всегда заползает червь сомнения и формулируется в виде вопроса: «Ведь это кому как!» Для чего это так устроено — я хорошенько объяснить
не могу, но думаю, что для
того,
чтобы порядочные люди всегда имели такие sujets de conversation, [
Темы для беседы (фр.).] по поводу которых одни могли бы ораторствовать утвердительно, а другие — ораторствовать отрицательно, а в результате… du choc des opinions jaillit la vérité!
Когда человека начинает со всех сторон одолевать счастье, когда у него на лопатках словно крылья какие-то вырастают, которые так и взмывают, так и взмывают его на воздух,
то в сердце у него все-таки нечто сосет и зудит, точно вот так и говорит: «Да сооруди же, братец, ты такое дело разлюбезное,
чтобы такой-то сударь Иваныч
не усидел,
не устоял!» И до
тех пор
не успокоится бедное сердце, покуда действительно
не исполнит человек всего своего предела.
— Да, это недурно; но все же это
не то. Я желал бы,
чтобы вся губерния — понимаете, вся губерния? — присутствовала при этой моей, так сказать, внутренней исповеди. Вы читали Карамзина?
Дмитрий Павлыч остановился,
чтобы перевести дух и в
то же время дать возможность почтенным представителям сказать свое слово. Но последние стояли, выпучивши на него глаза, и тяжко вздыхали. Городской голова понимал, однако ж, что надобно что-нибудь сказать, и даже несколько раз раскрывал рот, но как-то ничего у него, кроме «мы, вашество, все силы-меры»,
не выходило. Таким образом, Митенька вынужден был один нести на себе все тяжести предпринятого им словесного подвига.
Я стремлюсь к
тому, чтоб у меня процветала промышленность,
чтобы священное право собственности было для всех обеспечено и
чтобы порядок ни под каким видом нарушен
не был.
— Ты пойми мою мысль, болван! — отвечал ему Митенька, — я чего желаю? — я желаю, чтоб у меня процветала промышленность,
чтобы поля были тщательно удобрены, но
чтобы в
то же время порядок ни под каким видом нарушен
не был!
И помпадур — ничего, даже
не поморщился. Ни криков, ни воззвания к оружию, ни революций — ничего при этом
не было. Просто взял и вынул из кармана 1 р. 43 к., которые и теперь хранятся в казне, яко живое свидетельство покорности законам со стороны
того, который
не токмо был вправе утверждать, что для него закон
не писан, но мог еще и накричать при этом на целых 7 копеек, так
чтобы вышло уж ровно полтора рубля.
Не к
тому будь готов, чтоб исполнить
то или другое; а к
тому,
чтобы претерпеть.
Все милое сердцу оставлял он, и оставлял
не для
того, чтоб украсить собой одну из зал величественного здания, выходящего окнами на Сенатскую площадь, а для
того,
чтобы примкнуть в ряды ропщущих и бесплодно-чающих, которыми в последнее время как-то особенно переполнены стогны Петербурга.
Слыша, что Берендеев и Солонина уж
не один раз наезжали в Петербург с
тем,
чтобы во всех домах терпимости отрекомендовать себя как непоколебимейших консерваторов, он
не хочет верить ушам своим.
— Господа! — сказал он. — Я знаю, что я ничего
не совершил! Но именно потому-то я и позволяю себе на прощанье пожелать вам одного. Я от души желаю вам… я желаю… чтоб и другой…
чтобы и
тот, кто заменит вам меня (крики: «никто
не заменит! никто!»)… чтоб и он тоже… ничего, подобно мне,
не совершил! Смею думать… да, я именно так позволяю себе думать… что это самое лучшее… что это самое приятное пожелание, какое я могу сделать вам в эту торжественную минуту.
Повторяю: принципы эти были очень просты и заключались в
том,
чтобы взяток
не брать, к рылобитию
не прибегать и с самоотвержением корпеть над рапортами и ведомостями.
Сознавая себя осужденным исключительно на внутреннюю политику, он все значение последней полагает в
том,
чтобы не препятствовать другим.
В таком безнадежном положении можно волноваться вопросами только сгоряча, но раз убедившись, что никакие волнения ни к чему
не ведут, остается только утихнуть, сложить руки и думать о
том, как бы так примоститься,
чтобы дерганье как можно меньше нарушало покой.
— Нет, вы поймите меня! Я подлинно желаю,
чтобы все были живы! Вы говорите: во всем виноваты «умники». Хорошо-с. Но ежели мы теперича всех «умников» изведем,
то, как вы полагаете, велик ли мы авантаж получим, ежели с одними дураками останемся? Вам, государь мой, конечно, оно неизвестно, но я, по собственному опыту, эту штуку отлично знаю! Однажды, доложу вам, в походе мне три дня пришлось глаз на глаз с дураком просидеть, так я чуть рук на себя
не наложил! Так-то-с.
—
Не только в революции, я даже в черта
не верю! И вот по какому случаю. Однажды, будучи в кадетском корпусе, — разумеется, с голоду, — пожелал я продать черту душу,
чтобы у меня каждый день булок вволю было. И что же-с? вышел я ночью во двор-с и кричу: «Черт! явись!» Ан вместо черта-то явился вахтер, заарестовал меня, и я в
то время чуть-чуть
не подвергся исключению-с. Вот оно, легковерие-то, к чему ведет!
Очевидно, что у него был свой план, осуществление которого он отложил до
тех пор, пока фатум окончательно
не пристигнет его. План этот заключался в
том,
чтобы,
не уклоняясь от выполнения помпадурского назначения, устроить это дело так,
чтобы оно, по крайней мере,
не сопровождалось пушечною пальбою.
Целый
тот вечер он тосковал и более, чем когда-либо, чувствовал себя помпадуром.
Чтобы рассеять себя, пел сигналы, повторял одиночное учение, но и это
не помогало. Наконец уселся у окна против месяца и начал млеть. Но в эту минуту явился частный пристав и разрушил очарование, доложив, что пойман с поличным мошенник. Надо было видеть, как он вскипел против этого ретивого чиновника, уже двукратно нарушившего мление души его.
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он
не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху,
то также
не обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы
не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было
то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь
не опасаясь,
чтобы в
том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.
Он любил,
чтобы квартальные были деятельны, но требовал, чтоб деятельность эта доказывала только отсутствие бездеятельности. Когда он видел, что квартальный вдруг куда-то поспешно побежит, потом остановится, понюхает и, ничего
не предприняв, тотчас же опять побежит назад — сердце его наполнялось радостью. Но и за всем
тем не проходило минуты, чтоб он
не кричал им вслед...
Поэтому было бы
не только
не вредно, но даже полезно,
чтобы на практике эта ревность проявлялась лишь в
той мере, в какой она
не служит помехой мирным гражданам в их мирных занятиях.
Я, конечно, далек от
того,
чтобы, вместе с мосьё Шенапаном, утверждать, будто в наших кадетских корпусах преподается только одна наука «Zwon popéta razdawaiss», но все-таки позволяю себе думать, что на воспитание помпадуров
не обращено должного внимания.
Я, по крайней мере, искренно убежден, что никто даже
не помышляет о
том,
чтобы оспаривать помпадурские права, и что вся беда тут в
том, что
не всякий может эти права уловить.
Когда же я позволил себе усомниться,
чтобы обстоятельство столь неважное способно было возбудить столь сильный гнев,
то расшитый помпадур взглянул на меня с таким странным видом, что я поспешил раскланяться, дабы
не вышло из этого чего дурного для меня или для моего всемилостивейшего повелителя.
Это восклицание было очень знаменательно и должно бы предостеречь меня. Но провидению угодно было потемнить мой рассудок, вероятно, для
того,
чтобы не помешать мне испить до дна чашу уготованных мне истязаний, орудием которых явился этот ужасный человек.
Я
не мог себе представить,
чтобы могла существовать где-нибудь такая административная каста, которой роль заключалась бы в
том,
чтобы мешать (я считаю слово «вмешиваться» слишком серьезным для такого занятия), и которая на напоминание о законе отвечала бы: sapristi! nous en avons quinze volumes!
Обыкновенно ни один пожар
не обходился без
того,
чтобы он кого-нибудь
не прибил, теперь же он все время проспал и проснулся уже тогда, когда пламя было совершенно потушено.