Неточные совпадения
Вследствие этого, когда матушка бывала на меня сердита, то, давая шлепка, всегда приговаривала: «А
вот я
тебя высеку, супостатов покоритель!»
— Толкуй, троеслов! Еще неизвестно, чья молитва Богу угоднее. Я
вот и одним словом молюсь, а моя молитва доходит, а
ты и тремя словами молишься, ан Бог-то
тебя не слышит, — и проч. и проч.
— Это
тебе за кобылу! это
тебе за кобылу! Гриша! поди сюда, поцелуй меня, добрый мальчик!
Вот так. И вперед мне говори, коли что дурное про меня будут братцы или сестрицы болтать.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше
вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два…
Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Ну, так соусу у нас нынче не будет, — решает она. — Так и скажу всем: старый хрен любовнице соус скормил.
Вот ужо барин за это
тебя на поклоны поставит.
Вот я
тебя, старая псовка, за индейками ходить пошлю, так
ты и будешь знать, как барское добро гноить!
— Куда, куда, шельмец, пробираешься? — раздается через открытое окно его окрик на мальчишку, который больше, чем положено, приблизился к тыну, защищающему сад от хищников. —
Вот я
тебя! чей
ты? сказывай, чей?
— Ну,
вот видишь, а я иду в ранжереи и
тебя хотела взять. А теперь…
— Слышишь? Ну,
вот, мы так и сделаем: нарядим
тебя, милой дружок, в колодки, да вечерком по холодку…
— Матушка
ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся
ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи! да что ж это будет! Матушка! да
ты посмотри!
ты на спину-то мою посмотри!
вот они, скулы-то мои… Ах
ты, Господи милосливый!
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы
ты сам ко мне не пожаловал, и я бы
тебя не ловила. И жил бы
ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте…
вот хоть бы
ты у экономических…
Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают! А я, мой друг, не властна! я себя помню и знаю, что я тоже слуга! И
ты слуга, и я слуга, только
ты неверный слуга, а я — верная!
Да коли
ты казенный человек — стало быть, и спина у
тебя казенная, —
вот и вся недолга!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны
тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь!
Вот ужо в городе
тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— А
вот убьют его у
тебя при первой же войне! — угрожает папаша.
—
Вот погоди
ты у меня, офицер!
— Ах-ах-ах! да, никак,
ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так
вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А
ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
— Я не холуй, а твой дядя,
вот я кто! Я
тебя…
— Сестрица ржи наши хвалит, — обратилась тетенька к Фомушке, — поблагодари ее! — Фомушка снова расшаркался. —
Вот бы
тебе, сударка, такого же Фомушку найти! Уж такой слуга! такой слуга! на редкость!
— А
ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю я, как
ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала! Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается!
Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать меня усадила! Да еще что!..
Вот, говорит, кабы и
тебе такого же Фомушку… Нет уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом меня к себе вперед не заманите…
— Ишь мяса-то нагуляла!
Вот я
тебе косточки-то попарю… сахарница!
— Ах
ты, Господи! Затрапезные! А барыня точно чуяли. Еще давеча утром только и говорили: «
Вот кабы братец Василий Порфирьич вспомнил!» Пожалуйте! пожалуйте! Сейчас придут! сейчас!
— Ах, милый! ах, родной! да какой же
ты большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак,
ты уж в ученье, что на
тебе мундирчик надет! А
вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Как же! дам я ему у тетки родной в мундире ходить! — подхватила тетенька, — ужо по саду бегать будете, в земле вываляетесь — на что мундирчик похож будет!
Вот я
тебе кацавейку старую дам, и ходи в ней на здоровье! а в праздник к обедне, коли захочешь, во всем парате в церковь поедешь!
— Вздор! вздор, голубчик! — шутила она, — мундирчик твой мы уважаем, а все-таки спрячем, а
тебе кацавейку дадим! Бегай в ней, веселись… что надуваться-то! Да
вот еще что! не хочешь ли в баньку сходить с дорожки? мы только что отмылись… Ах, хорошо в баньке! Старуха Акуля живо
тебя вымоет, а мы с чаем подождем!
—
Вот и прекрасно! И свободно
тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда
ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
— Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора.
Вот и надумал я: пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он
тебя не оставит».
— Ну, спасибо
тебе,
вот мы и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, — и сами поедим, и
ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит, а прочих на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
—
Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный был, даже лаять путем не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной уже два раза ходил. Видел
ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
— Кости да кожа! И погулять вас не пускают, все в комнатах держат. Хочешь, я
тебе лыжи сделаю.
Вот снег нападет, все по очереди кататься будете.
— Нехорошо все в рубашке ходить;
вот и тело у
тебя через прореху видно, — сказала она, — гости могут приехать — осудят, скажут: племянника родного в посконной рубахе водят. А кроме того, и в церковь в праздник выйти… Все же в казакинчике лучше.
— Все же надо себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь
ты у нас приютился, да ведь не станешь же
ты здесь век вековать.
Вот мы по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем
ты тут останешься?
— Полтинник!
вот как! Ну, и слава Богу, что добрые люди не оставляют
тебя.
—
Ты будешь работу работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет из ученья, тоже хлеб станет добывать;
вот вы и будете вдвоем смирнехонько жить да поживать. В труде да в согласии — чего лучше!
Детей у него было четверо и всё сыновья — дядя любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей — были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии отца, у которого на лице, казалось, было написано: «А
вот я
тебя сейчас прокляну!» Когда я зазнал их, это были уже взрослые юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
— Ну,
вот видишь. И все мы любим; и я люблю, и
ты любишь. Как с этим быть!
— Ах, что
ты! Да он меня так турнет, так турнет!
Вот кабы
ты…
— Ничего, успеет.
Вот погодите, ужо я сам этим делом займусь, мигом обеим вам женихов найду.
Тебе, Надежда, покрупнее, потому что
ты сама вишь какая выросла;
тебе, Александра, середненького.
Ты что ж, Анна, об дочери не хлопочешь?
—
Вот, видишь,
ты язва какая! за кого сватать берешься!
«Христос-то батюшка, — говорит, — что сказал? ежели
тебя в ланиту ударят, — подставь другую!» Не вытерпел я, вошел да как гаркну:
вот я
тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб
ты уже и не подставлял!..
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она учила рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то
вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на
тебя точит!
—
Ты что ж это! взаправду бунтовать вздумала! — крикнула она на нее, — по-твоему, стало быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять не следует! Сидите, мол, склавши ручки, сам Бог так велел!
Вот я
тебя… погоди!
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да не
ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же
ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно,
тебя повернуть? задаром?
Вот возьму выдам
тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
— То-то
вот и есть, — заключала спор последняя, — и без того не сладко на каторге жить, а
ты еще словно дятел долбишь: повинуйтесь да повинуйтесь!
«
Вот когда
ты таким образом свои сокровища раздашь — Бог и пошлет
тебе облегчение!» — сказал под конец странник и вдруг исчез, словно в воздухе растаял.
—
Вот я им дам «разговаривают»! Да
ты бы подольше у них побыла, хорошенько бы высмотрела.
—
Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет. Да и
ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется да милуется… Пошел с моих глаз… тихоня!
— А
вот я
тебя сгною в деревне. Я
тебе покажу, как шута пред барыней разыгрывать! Посмотрю, как «
тебе самому деньги были нужны»!
Так
вот что, Иван! коли
ты мне ее предоставишь, откуплю я
тебя, перво-наперво, у господ, а потом собственное заведение
тебе устрою…