Неточные совпадения
— Зажирела в няньках, ишь мясищи-то нагуляла! —
говорила она и, не откладывая
дела в долгий ящик, определяла няньку в прачки, в ткачихи или засаживала за пяльцы и пряжу.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем
говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
— Что ж мне докладывать — это старостино
дело! Я и то ему
говорила: доложи,
говорю, барыне. А он: что зря барыне докладывать! Стало быть, обеспокоить вас поопасился.
— Хорошо тебе, старый хрен,
говорить: у тебя одно
дело, а я целый
день и туда и сюда! Нет, сил моих нет! Брошу все и уеду в Хотьков, Богу молиться!
«Вы,
говорит, полагаете, что ваше
дело правое, сударыня?» — Правое,
говорю.
Считаю, впрочем, не лишним оговориться. Болтать по-французски и по-немецки я выучился довольно рано, около старших братьев и сестер, и, помнится, гувернантки, в
дни именин и рождений родителей, заставляли меня
говорить поздравительные стихи; одни из этих стихов и теперь сохранились в моей памяти. Вот они...
Изредка приезжает к престольному празднику кто-нибудь из соседей, но матушка, вообще не отличающаяся гостеприимством, в этот
день просто ненавидит гостей и
говорит про них: «гость не вовремя хуже татарина».
Она самолично простаивала целые
дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе же мерою ссыпать в амбары. Кроме того, завела книгу, в которую записывала приход и расход, и раза два в год проверяла наличность. Она уже не
говорила, что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла, что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить в продажу.
В таком положении стояло
дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег, а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно
говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
— Этак ты, пожалуй, весь торг к себе в усадьбу переведешь, — грубо
говорили ей соседние бурмистры, и хотя она начала по этому поводу
дело в суде, но проиграла его, потому что вмешательство князя Г. пересилило ее скромные денежные приношения.
— Вот и
день сошел! да еще как сошел-то — и не заметили! Тихо, мирно! —
говаривала бабушка, отпуская внучку спать. — Молись, Сашенька, проси милости, чтобы и завтрашний
день был такой же!
— Пожалуйте, пожалуйте, —
говорил он, — тетенька еще давеча словно чуяли: «Вот, мол, кабы братец Василий Порфирьич обо
дне ангела моего вспомнил!»
Произнося свои угрозы, матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник ли Федос или беглый солдат — в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй, в канаве замерзнет; в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А
дело между тем разгласится, соседи будут
говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
— Ну, и пускай беспокоится — это его
дело. Не шушукается ли он — вот я о чем
говорю.
— Я по-дворянски ничего не умею делать — сердце не лежит! —
говорит он, — то ли
дело к мужичку придешь…
— А я хочу с тобой, сударыня, про одно
дело поговорить, — начал он, садясь на лавку.
Затем матушка и тетенька Арина Павловна бескорыстно лебезили перед ним,
говорили ему «вы», называли «братцем» (он же
говорил просто: «сестра Анна, сестра Арина») и посылали ему из деревни всякие запасы, хотя у него и своих
девать было некуда.
Целый
день ей приходилось проводить дома в полном одиночестве, слоняясь без
дела из угла в угол и утешая себя разве тем, что воскресенье, собственно
говоря, уже начало поста, так как в церквах в этот
день кладут поклоны и читают «Господи, владыко живота».
А посмотри на него, — всякая жилка у него
говорит: «Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что
дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
— Есть такой Божий человек. Размочит поутру в воде просвирку, скушает — и сыт на весь
день. А на первой да на Страстной неделе Великого поста и во все семь
дней один раз покушает. Принесут ему в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот,
говорит, я и разговелся!
Но матушка не давала ей засиживаться. Мысль, что «девки», слушая Аннушку, могут что-то понять, была для нее непереносною. Поэтому, хотя она и не гневалась явно, — в такие великие
дни гневаться не полагается, — но, заслышав Аннушкино гудение, приходила в девичью и кротко
говорила...
— До этого она не дойдет, —
говорил он, — а вот я сам руки на себя наложу — это
дело статочное.
В этот же
день матушка за обедом
говорила...
— Долго ли с тобой маяться? День-деньской ты без
дела шатаешься! —
говаривала она ему.
— Что в ней! —
говорила она, — только слава, что крепостная, а куда ты ее повернешь! Знает таскает ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское
дело, а свои дети на уме!
«Комедии» — любимое развлечение Струнникова, ради которого, собственно
говоря, он и прикармливает Корнеича. Собеседники удаляются в кабинет; Федор Васильич усаживается в покойное кресло; Корнеич становится против него в позитуру. Обязанность его заключается в том, чтоб отвечать на вопросы, предлагаемые гостеприимным хозяином. Собеседования эти повторяются изо
дня в
день в одних и тех же формах, с одним и тем же содержанием, но незаметно, чтобы частое их повторение прискучило участникам.
— Видишь, и Корнеич
говорит, что можно. Я, брат, человек справедливый: коли делать
дела, так чтоб было по чести. А второе — вот что. Продаю я тебе лес за пять тысяч, а жене скажем, что за четыре. Три тысячи ты долгу скостишь, тысячу жене отдашь, а тысячу — мне. До зарезу мне деньги нужны.
Я не
говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но на глазах у него происходило самое наглое воровство, в котором принимал деятельное участие и Синегубов, а он между тем считался главным распорядителем
дела. Воры действовали так нагло, что чуть не в глаза называли его колпаком (в нынешнее время сказали бы, что он стоит не на высоте своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
Вижу, что человек с толком, даже ботвинью понял: можно бы,
говорит, вместо осетрины тюрбо в
дело употребить, только вот квасу никаким манером добыть нельзя.
— Что я там забыла… срам один! Здесь-то я хоть и в экономках служу, никому до меня
дела нет, а там… Нет, видно, пословица правду
говорит: кто старое помянет, тому глаз вон!
Но зато, как только выпадет первый вёдреный
день, работа закипает не на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи. Ни пощады, ни льготы — никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин с поля не спустит. Одну работу кончил — марш на другую! На то он и образцовый хозяин, чтоб про него
говорили...
Бурмакин был наверху блаженства. Он потребовал, чтоб невеста его не уезжала в аббатство, и каждый
день виделся с нею. Оба уединялись где-нибудь в уголку; он без умолку
говорил, стараясь ввести ее в круг своих идеалов; она прислонялась головой к его плечу и томно прислушивалась к его говору.
— Ну, прости! —
говорил он, становясь на колени перед «святыней», — я глупец, ничего не понимающий в
делах жизни! Постараюсь встряхнуться, вот увидишь!
Кое-как, однако ж, с помощью друзей,
дело сладилось, и Бурмакин, ни слова не
говоря жене, раздобылся небольшою суммою, которая, по расчетам его, была достаточна на удовлетворение самых необходимых издержек.
— Ты доставил себе удовольствие, —
говорила она, — насмотрелся на своих приятелей, наговорился с ними, — надо же и мне что-нибудь… Позволь хоть последние-то
дни перед постом повеселиться!
— Ну вот. А ты
говоришь, что корму для скота не хватит!.. Разве я могу об этом думать! Ах, голова у меня… Каждый
день, голубчик! каждый
день одно и то же с утра до вечера…
Вот судья, приехавши их
делить, и
говорит: «Уж вы, господа, как-нибудь уладьтесь! вы, Захар Захарыч, будьте первый Урванцов, а вы, Захар Захарыч, — Урванцов второй».