Неточные совпадения
Но вообще мы хладнокровно выслушивали возмутительные выражения семейной свары, и она не вызывала в нас никакого чувства, кроме безотчетного страха перед матерью и полного безучастия к отцу, который не только кому-нибудь из нас, но даже себе никакой защиты
дать не
мог.
Вообще в нашем доме избегалось все, что
могло давать пищу воображению и любознательности.
Дети ничего не знают о качествах экспериментов, которые над ними совершаются, — такова общая формула детского существования. Они не выработали ничего своего,что
могло бы
дать отпор попыткам извратить их природу. Колея, по которой им предстоит идти, проложена произвольно и всего чаще представляет собой дело случая.
Спрашивается: что
могут дети противопоставить этим попыткам искалечить их жизнь? Увы! подавленные игом фатализма, они не только не
дают никакого отпора, но сами идут навстречу своему злополучию и безропотно принимают удары, сыплющиеся на них со всех сторон. Бедные, злосчастные дети!
В предвидении этого и чтобы получить возможность сводить концы с концами, матушка с каждым годом больше и больше расширяла хозяйство в Малиновце, поднимала новые пашни, расчищала луга, словом сказать, извлекала из крепостного труда все, что он
мог дать.
«Вот оно! И все добрые так говорят! все ко мне льнут!
Может, и графские мужички по секрету загадывают: „Ах, хорошо, кабы Анна Павловна нас купила! все бы у нас пошло тогда по-хорошему!“ Ну, нет, дружки, погодите!
Дайте Анне Павловне прежде с силами собраться! Вот ежели соберется она с силами…»
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца
дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать
могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
В чистый понедельник великий пост сразу вступал в свои права. На всех перекрестках раздавался звон колоколов, которые как-то особенно уныло перекликались между собой; улицы к часу ночи почти мгновенно затихали, даже разносчики появлялись редко, да и то особенные, свойственные посту; в домах слышался запах конопляного масла. Словом сказать, все как бы говорило: нечего заживаться в Москве! все, что она
могла дать, уже взято!
Что если одного ее слова достаточно, чтобы «распорядиться» с такими безответными личностями, как Степка-балбес или Сонька-калмычка, то в той же семье
могут совсем неожиданно проявиться другие личности, которые, пожалуй,
дадут и отпор.
— Ах, не говорите! девушки ведь очень хитры.
Может быть, они уж давно друг друга заметили; в театре, в собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает в какую
даль, а что у нас под носом делается, не видим. Оттого иногда…
Но матушка не
давала ей засиживаться. Мысль, что «девки», слушая Аннушку,
могут что-то понять, была для нее непереносною. Поэтому, хотя она и не гневалась явно, — в такие великие дни гневаться не полагается, — но, заслышав Аннушкино гудение, приходила в девичью и кротко говорила...
По-видимому, она еще любила мужа, но над этою привязанностью уже господствовало представление о добровольном закрепощении, силу которого она только теперь поняла, и мысль, что замужество ничего не
дало ей, кроме рабского ярма, до такой степени давила ее, что самая искренняя любовь легко
могла уступить место равнодушию и даже ненависти.
«Ах, что вы! да как я! да каким же манером я своего князя оставить
могу!» А между прочим: «Приходите, мол, завтра об эту же пору, я вам ответ верный
дам».
В той среде, в которой она жила, в той каторге, которая не
давала ни минуты свободной, не существовало даже условий, при которых
могла бы развиться настоящая сердечная склонность.
— Эй, послушайся, Матренка! Он ведь тоже человек подневольный; ему и во сне не снилось, что ты забеременела, а он, ни
дай, ни вынеси за что, должен чужой грех на себя взять.
Может, он и сейчас сидит в застольной да плачет!
Съевши три котлеты и запивши их квасом (вина он совсем никакого не пьет), он в недоумении смотрит на жареного цыпленка, как будто не
может дать себе отчета, сыт он или не сыт.
— Теперь — не
могу: за деньгами ходить далеко. А разве я намеднись обещал? Ну, позабыл, братец, извини! Зато разом полтинничек
дам. Я, брат, не Анна Павловна, я… Да ты что ж на водку-то смотришь — пей!
— Чего уж хуже! Воли над собой взять не
можешь… Не вели вина
давать — вот и вся недолга!
Наконец Марья Маревна сделала решительный шаг. Мальчикам приближалось уж одиннадцать лет, и все, что захолустье
могло ей
дать в смысле обучения, было уже исчерпано. Приходилось серьезно думать о продолжении воспитания, и, натурально, взоры ее прежде всего обратились к Москве. Неизвестно, сама ли она догадалась или надоумил ее отец, только в одно прекрасное утро, одевши близнецов в новенькие курточки, она забрала их с собой и ранним утром отправилась в Отраду.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не
можете ли вы мне
дать триста рублей взаймы?
Хлестаков. Вот со мной престранный случай: в дороге совсем издержался. Не
можете ли вы мне
дать триста рублей взаймы?
Анна Андреевна. Ну,
может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж, лишь бы только. «А, — говорит себе, —
дай уж посмотрю на нее!»
— Уж будто вы не знаете, // Как ссоры деревенские // Выходят? К муженьку // Сестра гостить приехала, // У ней коты разбилися. // «
Дай башмаки Оленушке, // Жена!» — сказал Филипп. // А я не вдруг ответила. // Корчагу подымала я, // Такая тяга: вымолвить // Я слова не
могла. // Филипп Ильич прогневался, // Пождал, пока поставила // Корчагу на шесток, // Да хлоп меня в висок! // «Ну, благо ты приехала, // И так походишь!» — молвила // Другая, незамужняя // Филиппова сестра.
Софья. Всех и вообразить не
можешь. Он хотя и шестнадцати лет, а достиг уже до последней степени своего совершенства и
дале не пойдет.