Неточные совпадения
И вот как раз в такое время, когда в нашем доме за Ульяной Ивановной окончательно утвердилась кличка «подлянки», матушка (она уж лет пять не рожала), сверх ожидания, сделалась в девятый раз тяжела, и так как годы ее
были уже серьезные, то она задумала
ехать родить в Москву.
Однако ж при матушке
еда все-таки
была сноснее; но когда она уезжала на более или менее продолжительное время в Москву или в другие вотчины и домовничать оставался отец, тогда наступало сущее бедствие.
Драться во время
еды было неудобно; поэтому отец, как человек набожный, нередко прибегал к наложению эпитимии.
— Нет, что уж! Христос с ним… А хорошенькое у тебя, сестрица, именьице, кругленькое…
Ехала я мимо озимого… ах, хороша родилась рожь!
Будешь с хлебцем нынешний год!
Тетушка задержала нас до пятого часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что лошади давно уже стоят у крыльца; напрасно указывала она на черную полосу, выглянувшую на краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно стояла на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо
было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и
ехать! — потом посидеть на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем не виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой
ехать в Р. ей
было недосужно, поэтому она решилась послать кого-нибудь из детей. К счастью, выбор пал на меня.
— Как же! дам я ему у тетки родной в мундире ходить! — подхватила тетенька, — ужо по саду бегать
будете, в земле вываляетесь — на что мундирчик похож
будет! Вот я тебе кацавейку старую дам, и ходи в ней на здоровье! а в праздник к обедне, коли захочешь, во всем парате в церковь
поедешь!
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать
будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь, ты испитой какой! И вам
есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то…
еду!
Матушка хотела сейчас же закладывать лошадей и
ехать дальше, с тем чтобы путь до Москвы сделать не в две, а в три станции, но
было уже так темно, что Алемпий воспротивился.
Семья наша торжествовала. Даже мы, дети, радовались приезду дедушки, потому что при нем обязательно предполагалась хорошая
еда и нас неудобно
было держать впроголодь.
— Это я замечал, — говорит дедушка, — ежели на КузьмуДемьяна в санях
поехали,
быть суровой зиме.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится
ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий день, так что к Троице
поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
— Ну, это еще улита
едет, когда-то
будет. А дети у него взрослые?
— Признаться сказать, я дома уж два пуншика
выпил. Да боюсь, что горло на морозе, чего доброго, захватило. Извозчик попался:
едет не
едет.
— А у вас сегодня мсьё Клещевинов
был! У нас он, конечно, не бывает, но по собранию мы знакомы.
Едем мы сейчас в санях, разговариваем, как он вчера ловко с вашей Надин мазурку танцевал — и вдруг он, легок на помине. «Откуда?» — «От Затрапезных!..» Ну, так и
есть!
Вместе с ними она
была осуждена на безвыходное заключение, в продолжение целой зимы, наверху в боковушке и, как они же, сходила вниз исключительно в часы
еды да в праздник, чтоб идти в церковь.
Но возвращаюсь к миросозерцанию Аннушки. Я не назову ее сознательной пропагандисткой, но поучать она любила. Во время всякой
еды в девичьей немолчно гудел ее голос, как будто она вознаграждала себя за то мертвое молчание, на которое
была осуждена в боковушке. У матушки всегда раскипалось сердце, когда до слуха ее долетало это гудение, так что, даже не различая явственно Аннушкиных речей, она уж угадывала их смысл.
Но всему
есть конец. Наступает конец и для Аннушкиных вольностей. Чу! со стороны села слышится колокольчик, сначала слабо, потом явственнее и явственнее. Это
едет матушка. С ее приездом все приходит в старый порядок. Девичья наполняется исключительно жужжанием веретен; Аннушка, словно заживо замуравленная, усаживается в боковушке за печку и дремлет.
— Так вот что. Через три месяца мы в Москву на всю зиму
поедем, я и тебя с собой взять собралась. Если ты женишься, придется тебя здесь оставить, а самой в Москве без тебя как без рук маяться. Посуди, по-божески ли так
будет?
Многие печенку в сметане жарят, но он этой манеры не придерживается. Сметана все-таки сметана, как ее ни прожаривай. А ежели она чуточку сыра, так хоть совсем не
ешь. Печенка да в сливочном масле — вот это так именно царская
еда! Жевать не нужно; стуит языком присосаться — она и проскочила!
— А я
было понадеялся, — произносит он, — и к Раидиным надвое выехал; думал: ежели не сладится дело с вами —
поеду, а сладится, так и
ехать без нужды не для чего.
— Стало
быть,
ехать нужно.
— Осенью в Москву
поеду и закажу у мадам Сихлер два платья. Это
будет рублей пятьсот стоить, а на остальные брильянтиков куплю.
— И насчет
еды… Разумеется, остатками питаемся. Вот вы давеча крылышко утки оставили, другой — ножку пуле на тарелке сдаст; это уж мое. Посхлынет публика — я сяду в уголку и
поем.
Вдова начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном муже
было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие
были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и
поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
Изредка
еда перемежается тем, что кто-нибудь из барышень или из офицеров сядет за старые клавикорды и
споет романс.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу,
поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Добчинский. Он! и денег не платит и не
едет. Кому же б
быть, как не ему? И подорожная прописана в Саратов.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не
поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от
еды.
Сладка
еда крестьянская, // Весь век
пила железная // Жует, а
есть не
ест!