Неточные совпадения
Это
были настоящие поместные дворяне, которые забились в самую глушь Пошехонья, без шума сбирали дани с кабальных
людей и скромно плодились.
Одним словом, в общей массе измученных
людей был самым измученным.
В самое жаркое лето воздух
был насыщен влажными испарениями и наполнен тучами насекомых, которые не давали покою ни
людям, ни скотине.
В нашем семействе не
было в обычае по головке гладить, — может
быть, поэтому ласка чужого
человека так живо на меня и подействовала.
Дом ее
был из бедных, и «вольную» ее дочь Дашутку не удалось выдать замуж на сторону за вольного
человека.
Драться во время еды
было неудобно; поэтому отец, как
человек набожный, нередко прибегал к наложению эпитимии.
В-третьих, дворового
человека можно
было отдать в солдаты, в зачет будущих наборов, и квитанцию с выгодою продать.
У большинства помещиков
было принято за правило не допускать браков между дворовыми
людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж не слуга; ей впору детей родить, а не господам служить. А иные к этому цинично прибавляли: на них, кобыл, и жеребцов не напасешься! С девки всегда спрашивалось больше, нежели с замужней женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому
был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие не нарушалось.
Люди позднейшего времени скажут мне, что все это
было и
быльем поросло и что, стало
быть, вспоминать об этом не особенно полезно.
Правда, что природа, лелеявшая детство Багрова,
была богаче и светом, и теплом, и разнообразием содержания, нежели бедная природа нашего серого захолустья, но ведь для того, чтобы и богатая природа осияла душу ребенка своим светом, необходимо, чтоб с самых ранних лет создалось то стихийное общение, которое, захватив
человека в колыбели, наполняет все его существо и проходит потом через всю его жизнь.
— Я казенный
человек — не смеете вы меня бить… Я сам, коли захочу, до начальства дойду… Не смеете вы! и без вас
есть кому меня бить!
Да коли ты казенный
человек — стало
быть, и спина у тебя казенная, — вот и вся недолга!
То
был высокий, худой и, кажется, чахоточный
человек, с бледным, осунувшимся лицом и светлыми, желтоватыми волосами на голове.
Этой силой
была не чья-нибудь рука, непосредственно придавливающая
человека, но вообще весь домашний уклад.
Я понимаю, что религиозность самая горячая может
быть доступна не только начетчикам и богословам, но и
людям, не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
Мучительно жить в такие эпохи, но у
людей, уже вступивших на арену зрелой деятельности,
есть, по крайней мере, то преимущество, что они сохраняют за собой право бороться и погибать. Это право избавит их от душевной пустоты и наполнит их сердца сознанием выполненного долга — долга не только перед самим собой, но и перед человечеством.
Начните с родителей. Папаша желает, чтоб Сережа шел по гражданской части, мамаша настаивает, чтоб он
был офицером. Папаша говорит, что назначение
человека — творить суд и расправу. Мамаша утверждает, что
есть назначение еще более высокое — защищать отечество против врагов.
Матушка любила и
поесть и попить в
людях, а сестрицам угощать
было нечем.
Словом сказать, устроили дело так, чтоб и душа покойной, глядючи с небеси, радовалась, да и перед
людьми было не стыдно…
Напивался пьян и в пьяном виде дебоширствовал; заведуя ротным хозяйством,
людей содержал дурно и
был нечист на руку.
Не раз она решалась «обкормить» мужа, но, как и все злонравные
люди, трусила последствий такого поступка. Ведь у всех ее жизнь
была на виду, и, разумеется, в случае внезапной смерти Савельцева, подозрения прежде всего пали бы на нее.
Но так как, по тогдашнему времени, тут встречались неодолимые препятствия (Фомушка
был записан в мещане), то приходилось обеспечить дорогого сердцу
человека заемными письмами.
Можно
было подумать, что она чего-то боится, чувствует, что живет «на
людях», и даже как бы сознает, что ей, еще так недавно небогатой дворянке, не совсем по зубам такой большой и лакомый кус.
Вообще усадьба
была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не
было ни прислуги, ни дворовых
людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще
была неприхотлива.
Главным занятием сельчан
был трактирный промысел. Большинство молодых
людей почти с отроческих лет покидало родной кров и нанималось в услужение по трактирам в городах и преимущественно в Москве.
В будни и небазарные дни село словно замирало;
люди скрывались по домам, — только изредка проходил кто-нибудь мимо палисадника в контору по делу, да на противоположном крае площади, в какой-нибудь из редких открытых лавок, можно
было видеть сидельцев, играющих в шашки.
Вообще это
был необыкновенно деятельный и увертливый
человек, проникший в самую глубь кляузы, ни в чем не сомневавшийся и никакого вопроса не оставлявший без немедленного ответа. Спросит, бывало, матушка...
Работала она в спальне, которая
была устроена совершенно так же, как и в Малиновце. Около осьми часов утра в спальню подавался чай, и матушка принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского,
человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал один из причетников, нанимавшийся на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что на матушку никаких расходов по управлению не падало.
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это
был единственный в Заболотье
человек, на совесть которого можно
было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и
пила вместе с ним чай. Действительно, это
был честный и бравый старик. В то время ему
было уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
Всем
было там хорошо; всякая комната имела свой аппетитный характер и внушала аппетитные мысли, так что не только домашние с утра до вечера кушали, лакомились и добрели, но и всякий пришлый
человек чувствовал себя расположенным хоть чего-нибудь да отведать.
— Выдам ее за хорошего
человека замуж и умру, — говорила она себе, но втайне прибавляла, — а может
быть, Бог пошлет, и поживу еще с ними.
Мужчина встал. Это
был молодой
человек лет двадцати пяти, среднего роста, здоровый, плотный. Лицо широкое, с выдающимися скулами, голова острижена в скобку, волоса обхватывал черный ремень. От сапогов вся девичья провоняла ворванью.
Да вы, поди, и не знаете, какой такой мужик
есть… так, думаете, скотина! ан нет, братцы, он не скотина! помните это:
человек он!
— Тебе «кажется», а она, стало
быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то
выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые
люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен
был, так студенты Москву чуть с ума не свели! И на улицах, и в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре ям нарыли, чтоб липки сажать, а они ночью их опять землей закидали. Вот тебе и республика! Коли который
человек с умом — никогда бунтовать не станет. А вот шематоны да фордыбаки…
Москва того времени
была центром, к которому тяготело все неслужащее поместное русское дворянство. Игроки находили там клубы, кутилы дневали и ночевали в трактирах и у цыган, богомольные
люди радовались обилию церквей; наконец, дворянские дочери сыскивали себе женихов. Натурально, что матушка, у которой любимая дочь
была на выданье, должна
была убедиться, что как-никак, а поездки в Москву на зимние месяцы не миновать.
Это
был честный и довольно зажиточный
человек, ремеслом шорник, и даже имел собственную шорную мастерскую.
— И нас взаимно. Знаете ли,
есть что-то такое… сродство, что ли, называется… Иногда и не слыхивали
люди друг о дружке — и вдруг…
Но, помимо свах и сватов, Стрелкову и некоторым из заболотских богатеев, имевшим в Москве торговые дела, тоже приказано
было высматривать, и если окажется подходящий
человек, то немедленно доложить.
— Очень
человек обстоятельный. По провиантской части в Москве начальником служит. Уж и теперь вроде как генерал, а к Святой, говорят, беспременно настоящим генералом
будет!
— Вот вы сказали, что своих лошадей не держите; однако ж, если вы женитесь, неужто ж и супругу на извозчиках ездить заставите? — начинает матушка, которая не может переварить мысли, как это
человек свататься приехал, а своих лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него
есть ли?
Встречала она, конечно, на вечерах молодых
людей, которые говорили ей любезности, но все это
было только мимоходом и ничего «настоящего» не обещало впереди; тогда как Стриженый
был настоящий, заправский жених…
Во-первых, хотя он
был везде принят, но репутация его все-таки
была настолько сомнительна, что при появлении его в обществе солидные
люди начинали перешептываться.
Нет чтобы в обстоятельного
человека влюбиться, — непременно что ни на
есть мерзавца или картежника выберут!
Прорывались в общей массе и молодые
люди, но это
была уже такая мелкота, что матушка выражалась о них не иначе как: «саврас», «щелкопер», «гол как сокол» и т. д. В числе прочих и Обрящин не затруднился сделать предложение сестрице, что матушку даже обидело.
За всем тем все-таки повторяю, что крестьянское житье
было льготное, нежели житье дворовых
людей.
— Бог-то как сделал? — учила она, — шесть дней творил, а на седьмой — опочил. Так и все должны. Не только
люди, а и звери. И волк, сказывают, в воскресенье скотины не режет, а лежит в болоте и отдыхает. Стало
быть, ежели кто Господней заповеди не исполняет…
— Дура ты, дура! — возражала она, — ведь ежели бы по-твоему, как ты завсегда говоришь, повиноваться, так святой-то
человек должен бы
был без разговоров чурбану поклониться — только и всего. А он, вишь ты, что! лучше, говорит, на куски меня изрежь, а я твоему богу не слуга!
Понял тогда купец, что у него в гостях не
человек, а ангел Божий
был.
—
Есть такой Божий
человек. Размочит поутру в воде просвирку, скушает — и сыт на весь день. А на первой да на Страстной неделе Великого поста и во все семь дней один раз покушает. Принесут ему в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот, говорит, я и разговелся!