Неточные совпадения
Она стояла
на высоком берегу реки Перлы, и из
большого каменного господского дома, утопавшего в зелени обширного парка, открывался единственный в нашем захолустье красивый вид
на поёмные луга и
на дальние села.
При доме был разбит
большой сад, вдоль и поперек разделенный дорожками
на равные куртинки, в которых были насажены вишневые деревья.
Жила она в собственном ветхом домике
на краю города, одиноко, и питалась плодами своей профессии. Был у нее и муж, но в то время, как я зазнал ее, он уж лет десять как пропадал без вести. Впрочем, кажется, она знала, что он куда-то услан, и по этому случаю в каждый
большой праздник возила в тюрьму калачи.
Да, мне и теперь становится неловко, когда я вспоминаю об этих дележах, тем
больше, что разделение
на любимых и постылых не остановилось
на рубеже детства, но прошло впоследствии через всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях…
— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут сказать мне. Что описываемое мной похоже
на ад — об этом я не спорю, но в то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего
больше, и, воспроизводя ее, я могу, положа руку
на сердце, подписаться: с подлинным верно.
У большинства помещиков было принято за правило не допускать браков между дворовыми людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж не слуга; ей впору детей родить, а не господам служить. А иные к этому цинично прибавляли:
на них, кобыл, и жеребцов не напасешься! С девки всегда спрашивалось
больше, нежели с замужней женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие не нарушалось.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов
на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был
большой пруд, и происходила ловля карасей.
— Куда, куда, шельмец, пробираешься? — раздается через открытое окно его окрик
на мальчишку, который
больше, чем положено, приблизился к тыну, защищающему сад от хищников. — Вот я тебя! чей ты? сказывай, чей?
Она запирает дверь
на ключ, присаживается к
большому письменному столу и придвигает денежный ящик, который постоянно стоит
на столе, против изголовья барыниной постели, так, чтоб всегда иметь его в глазах. В денежном ящике, кроме денег, хранится и деловая корреспонденция, которая содержится Анной Павловной в
большом порядке. Переписка с каждой вотчиной завязана в особенную пачку; такие же особые пачки посвящены переписке с судами, с опекунским советом, с старшими детьми и т. д.
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а
больше ни о чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад принять,
на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как
на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Отец Василий был доволен своим приходом: он получал с него до пятисот рублей в год и, кроме того, обработывал свою часть церковной земли.
На эти средства в то время можно было прожить хорошо, тем
больше, что у него было всего двое детей-сыновей, из которых старший уже кончал курс в семинарии. Но были в уезде и лучшие приходы, и он не без зависти указывал мне
на них.
Вообще одиночество и отсутствие надзора предоставляли мне сравнительно
большую сумму свободы, нежели старшим детям, но эта свобода не привела за собой ничего похожего
на самостоятельность.
Пускай он, хоть не понимаючи, скажет: «Ах, папаша! как бы мне хотелось быть прокурором, как дядя Коля!», или: «Ах, мамаша! когда я сделаюсь
большой, у меня непременно будут
на плечах такие же густые эполеты, как у дяди Паши, и такие же душистые усы!» Эти наивные пожелания наверное возымеют свое действие
на родительские решения.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль —
большая изразцовая печка; за печкой,
на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
— Кушай! кушай! — понуждала она меня, — ишь ведь ты какой худой! в Малиновце-то, видно, не слишком подкармливают. Знаю я ваши обычаи! Кушай
на здоровье! будешь
больше кушать, и наука пойдет спорее…
— Набавляй, сударка, набавляй! нечего
на них,
на синекафтанников, смотреть! Чем
больше их стрижешь, тем
больше они обрастают! Набавляй!
Лошади, преследуемые целой тучей оводов, шли шагом, таща коляску в упор, так что
на переезд этих шести верст потребовалось
больше часа.
Правда, что дорога тут шла твердым грунтом (за исключением двух-трех небольших болотцев с проложенными по ним изуродованными гатями), но в старину помещики берегли лошадей и ездили медленно, не
больше семи верст в час, так что
на переезд предстояло не менее полутора часа.
Можно было подумать, что она чего-то боится, чувствует, что живет «
на людях», и даже как бы сознает, что ей, еще так недавно небогатой дворянке, не совсем по зубам такой
большой и лакомый кус.
У прочих совладельцев усадеб не было, а в части, ею купленной, оказалась довольно обширная площадь земли особняка (с лишком десять десятин) с домом,
большою рощей, пространным палисадником, выходившим
на площадь (обок с ним она и проектировала свой гостиный двор).
Р. был
большой торговый город
на судоходной реке, которая летом загромождалась барками, обыкновенно остававшимися там и
на зимовку.
Белое, с чуть-чуть заметною желтизною, как у густых сливок, лицо, румянец во всю щеку, алые губы, ямочка посреди подбородка,
большие черные глаза, густая прядь черных волос
на голове — все обещало, что в недалеком будущем она развернется в настоящую красавицу.
— Ах, милый! ах, родной! да какой же ты
большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак, ты уж в ученье, что
на тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал.
Большой здесь город, народу
на базаре, барок
на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
— Я
больше всего русский язык люблю. У нас сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и вздрогнули сердца новгородцев» — вот он как писал! Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и сердца новгородцев вздрогнули», а он знал,
на каких словах ударение сделать!
Перед матушкой,
на свободном месте передней скамейки, стояло
большое лукошко, наполненное
большими поздними персиками (венусами), которые были переложены смородинным и липовым листом.
По местам встречались надгробные памятники, а
на половине дороги аллея прервалась, и мы увидели
большой Успенский собор.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам
на лето в деревню; но, проживши в Малиновце не
больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
Выбрали для дедушки
на парадной половине дома
большую и уютную комнату; обок с нею, в диванной, поставили перегородку и за нею устроили спальню для Настасьи.
Его
больше всего
на свете — хотя вполне бескорыстно — интересовал вопрос о наследствах вообще, а в том числе и вопрос о наследстве после старика.
Перед ним стоит столик,
на котором поставлена
большая чашка с только что принесенным чаем.
Когда все пристроились по местам, разносят чай, и начинается собеседование. Первою темою служит погода; все жалуются
на холода. Январь в половине, а как стала 1-го ноября зима, так ни одной оттепели не было, и стужа день ото дня все
больше и
больше свирепеет.
— А он бы
больше дрыхнул
на козлах. Сидит да носом клюет. Нет чтобы снегом потереть лицо. Как мы сегодня к Урсиловым поедем, и не придумаю!
Матримониальные цели и тут стояли
на первом плане.
На сестру надевали богатый куний салоп с
большой собольей пелериной, спускавшейся
на плечи. Покрыт был салоп, как сейчас помню, бледно-лиловым атласом.
С часу
на час ожидают из деревни подвод; Стрелкова командируют в Охотный ряд за запасами для деревни, и к полудню он уже является в
больших санях, нагруженных мукой, крупой и мерзлой рыбой.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается
на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в
Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и
на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Рыхлая, с старообразным лицом, лишенным живых красок, с мягким, мясистым носом, словно смятый башмак, выступавшим вперед, и
большими серыми глазами, смотревшими неласково, она не могла производить впечатления
на мужчин.
Матушка морщится; не нравятся ей признания жениха. В халате ходит,
на гитаре играет, по трактирам шляется… И так-таки прямо все и выкладывает, как будто иначе и быть не должно. К счастью, входит с подносом Конон и начинает разносить чай. При этом ложки и вообще все чайное серебро (сливочник, сахарница и проч.) подаются украшенные вензелем сестрицы: это, дескать, приданое! Ах, жалко, что самовар серебряный не догадались подать — это бы еще
больше в нос бросилось!
Иногда в его руках сосредоточивалась
большая масса денег и вдруг как-то внезапно исчезала, и он сам
на время стушевывался.
— Нет, не говорите! это
большое,
большое счастье иметь такую прелестную дочь! Вот
на мою Феничку не заглядятся — я могу быть спокойна в этом отношении!
— Это что за новости! — горячится сестрица, но, взглянув
на лицо матушки, убеждается, что блажить
больше не придется.
Я знал, например, одного помещика-соседа, за которым числилось не
больше семидесяти душ крестьян и который, несмотря
на двенадцать человек детей, соблюдал все правила пошехонского гостеприимства.
Само собой разумеется, что такая работа не особенно спорилась, тем
больше, что помещик не давал засиживаться в подростках и мальчика пятнадцати лет уже сажал
на тягло.
Ими, конечно, дорожили
больше («дай ему плюху, а он тебе целую штуку материи испортит!»), но скорее
на словах, чем
на деле, так как основные порядки (пища, помещение и проч.) были установлены одни для всех, а следовательно, и они участвовали в общей невзгоде наряду с прочими «дармоедами».
Матушка
на собственном горьком опыте убедилась в этой истине, и хотя
большого труда ей стоило сдерживать себя, но она все-таки сдерживалась.
Собственно говоря, Аннушка была не наша, а принадлежала одной из тетенек-сестриц. Но так как последние
большую часть года жили в Малиновце и она всегда их сопровождала, то в нашей семье все смотрели
на нее как
на «свою».
Глаза ее, покрытые старческою влагой, едва выглядывали из-под толстых, как бы опухших век (один глаз даже почти совсем закрылся, так что
на его месте видно было только мигающее веко);
большой нос, точно цитадель, господствовал над мясистыми щеками, которых не пробороздила еще ни одна морщина; подбородок был украшен приличествующим зобом.
Однажды, однако, матушка едва не приняла серьезного решения относительно Аннушки. Был какой-то
большой праздник, но так как услуга по дому и в праздник нужна, да, сверх того, матушка в этот день чем-то особенно встревожена была, то, натурально, сенные девушки не гуляли. По обыкновению, Аннушка произнесла за обедом приличное случаю слово, но, как я уже заметил, вступивши однажды
на практическую почву, она уже не могла удержаться
на высоте теоретических воззрений и незаметно впала в противоречие сама с собою.
Стали они промежду себя разговаривать, и чем
больше купец
на своего гостя глядит, тем
больше у него сердце любовию к нему разжигается.
— И то пойти вычистить, — молвит он, возьмет скребок и через полчаса большую-большую груду сальных оскребков несет в фартуке
на девичье крыльцо.