Неточные совпадения
— Ну, да, я. Но как все это
было юно! незрело! Какое мне
дело до того, кто муку производит, как производит и пр.! Я
ем калачи — и больше ничего! мне кажется, теперь — хоть озолоти меня, я
в другой раз этакой глупости не скажу!
Я повторил эти замечательные слова, а Глумов вполне одобрил их. Затем мы бросили прощальный взгляд на здание сената,
в котором некогда говорил правду Яков Долгорукий, и так как программа гулянья на нынешний
день была уже исчерпана и нас порядком-таки одолевала усталость, то мы сели
в вагон конно-железной дороги и благополучно проследовали
в нем до Литейной.
На другой
день я проснулся
в восемь часов утра, и первою моею мыслью
было возблагодарить подателя всех благ за совершившееся во мне обновление…
— То-то «иногда-всегда»! за эти
дела за шиворот, да
в шею! При мне с Загорецким такой случай
был — помню!
Хвастался, что служит
в квартале только временно, покуда
в сенате решается процесс его по имению; что хотя его и называют сыщиком, но, собственно говоря, должность его дипломатическая, и потому следовало бы называть его «дипломатом такого-то квартала»; уверял, что
в 1863 году бегал «до лясу», но что, впрочем, всегда
был на стороне правого
дела, и что даже предки его постоянно держали на сеймах руку России («як же иначе може то
быть!»).
И когда однажды наш друг-сыщик объявил, что не дальше как
в тот же
день утром некто Иван Тимофеич (очевидно, влиятельное
в квартале лицо) выразился об нас: я каждый
день бога молю, чтоб и все прочие обыватели у меня такие же благонамеренные
были! и что весьма легко может случиться, что мы
будем приглашены
в квартал на чашку чая, — то мы целый
день выступали такою гордою поступью, как будто нам на смотру по целковому на водку дали.
А на
днях у нас
в квартале такой случай
был.
— Ну, хорошо, не
будем. А только я все-таки должен тебе сказать: призови на помощь всю изворотливость своего ума, скажи, что у тебя тетка умерла, что
дела требуют твоего присутствия
в Проплеванной, но… отклони! Нехорошо
быть сыщиком, друг мой!
В крайнем случае мы ведь и
в самом
деле можем уехать
в твою Проплеванную и там ожидать, покуда об нас забудут. Только что мы там
есть будем?
— Да, да… довольно-таки вы поревновали… понимаю я вас! Ну, так вот что, мой друг! приступимте прямо к
делу! Мне же и недосуг:
в Эртелевом лед скалывают, так присмотреть нужно… сенатор, голубчик, там живет! нехорошо, как замечание сделает! Ну-с, так изволите видеть…
Есть у меня тут приятель один… такой друг! такой друг!
— У меня
есть свободного времени… да, именно три минуты я могу уделить. Конкурс открывается
в три часа, теперь без пяти минут три, две минуты нужно на проезд… да, именно три минуты я имею впереди. Ну-с, так
в чем же
дело?
Эта сумма
в четыреста тысяч рублей могла бы
быть признана правильною, ежели бы
дело ограничивалось одною описью, но, как известно, за описью необходимо следуют торги.
Волей-неволей, но пришлось согласиться с Глумовым. Немедленно начертали мы план кампании и на другой же
день приступили к его выполнению, то
есть отправились
в Кузьмине. Однако ж и тут полученные на первых порах сведения
были такого рода, что никакого практического результата извлечь из них
было невозможно. А именно, оказалось...
Через несколько
дней, часу
в двенадцатом утра, мы отправились
в Фонарный переулок, и так как дом Зондермана
был нам знаком с юных лет, то отыскать квартиру Балалайкина не составило никакого труда. Признаюсь, сердце мое сильно дрогнуло, когда мы подошли к двери, на которой
была прибита дощечка с надписью: Balalaikine, avocat. Увы!
в былое время тут жила Дарья Семеновна Кубарева (
в просторечии Кубариха) с шестью молоденькими и прехорошенькими воспитанницами, которые называли ее мамашей.
Тем не менее этот рояль так обрадовал меня, что я подбежал к нему, и если б не удержал меня Глумов, то, наверное, сыграл бы первую фигуру кадрили на мотив"чижик! чижик! где ты
был?", которая
в дни моей молодости так часто оглашала эти стены.
— Вам кажется, господин? Но скажите по совести: может ли
быть человек сыт и пьян, получая
в день одну порцию селянки, составленной из веществ загадочных и трудноваримых, и две рюмки водки, которые буфетчик с намерением не долиивает до краев?
— К тому же, я сластолюбив, — продолжал он. — Я люблю мармелад, чернослив, изюм, и хотя входил
в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено
было мне бесплатно входить
в его магазины и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров, вследствие подобных же переговоров, разрешил выдавать мне
в день по одному поврежденному яблоку. Стало
быть, и этого, по-вашему, милостивый государь, разумению, для меня достаточно? — вдруг обратился он ко мне.
— Que voulez-vous, mon cher! [Что вы хотите, дорогой мой!] Эти ханы… нет
в мире существ неблагодарнее их! Впрочем, он мне еще пару шакалов прислал, да черта ли
в них! Позабавился несколько
дней, поездил на них по Невскому, да и отдал Росту
в зоологический сад. Главное
дело, завывают как-то — ну, и кучера искусали. И представьте себе, кроме бифштексов, ничего не
едят, канальи! И непременно, чтоб из кухмистерской Завитаева — извольте-ка отсюда на Пески три раза
в день посылать!
— Ah, mais entendons-nous! [Ах, но мы договоримся!] Я, действительно, сведеньице для него выведал, но он через это самое сведеньице сраженье потерял — помните,
в том ущелий, как бишь его?.. Нет, господа! я ведь
в этих
делах осторожен! А он мне между прочим презент! Однако я его и тогда предупреждал. Ну, куда ты, говорю, лезешь, скажи на милость! ведь если ты проиграешь сражение — тебя турки судить
будут, а если выиграешь — образованная Европа судить
будет! Подавай-ка лучше
в отставку!
То
было время всеобщей экзальтации, и начальство квартала
было сильно озабочено потрясением основ, происшедшим по случаю февральской революции. Но где же
было удобнее наблюдать за настроением умов, как не
в танцклассах? И кто же мог
быть в этом
деле более компетентным судьей, как не тапер?
— Да, это он, — ответил Очищенный, — и он всегда так поступает. Сначала предложит себя
в руководители, потом обыграет по маленькой, и под конец — предаст! Ах, господа, господа! мало вас, должно
быть, учили; не знаете вы, как осторожно следует
в таких
делах поступать!
Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она
в свое время
была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за женщину почтенную, удалившуюся от
дел с хорошим капиталом и с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд. И вдруг, эта самая женщина начинает заговаривать… скажите, кто же своему благополучию не рад!
— То-то вот и
есть, что
в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером — и перестанут! А ведь мы как радуемся! и
день и ночь! и
день и ночь! и дома и
в гостях, и
в трактирах, и словесно и печатно! только и слов: слава богу! дожили! Ну, и нагнали своими радостями страху на весь квартал!
— Да ты пойми, за какое
дело тебе их дают! — убеждал его Глумов, — разве труды какие-нибудь от тебя потребуются! Съездишь до свадьбы раза два-три
в гости — разве это труд? тебя же напоят-накормят, да еще две-три золотушки за визит дадут — это не
в счет! Свадьба, что ли, тебя пугает? так ведь и тут — разве настоящая свадьба
будет?
Есть у меня
в районе француз-перчаточник, только на
днях я ему и говорю:"смотри, Альфонс Иваныч, я к тебе с визитом собираюсь!"–"
В магазин?" — спрашивает.
— Провизию надо покупать умеючи, — говорил он, — как во всяком
деле вообще необходимо с твердыми познаниями приступать, так и тут. Знающий — выигрывает, а незнающий — проигрывает. Вот, например, ветчину, языки и вообще копченье надо
в Мучном переулке приобретать; рыбу — на Мытном; живность, коли у кого времени достаточно
есть, — на заставах у мужичков подстерегать. Многие у мужичков даже задаром отнимают, но я этого не одобряю.
— Итак, определение найдено. Теперь необходимо только таким образом этот вход обставить, чтобы никто ничего ненатурального
в нем не мог найти. И знаете ли, об чем я мечтаю? нельзя ли нам, друзья, так наше
дело устроить, чтобы обывателю даже приятно
было? Чтобы он, так сказать, всем сердцем? чтобы для него это посещение…
— Именно, сударь, так! — подтвердил и Очищенный, — меня, когда я под следствием по
делу об убийстве Зона прикосновенным
был, не раз этак буживали. Встанешь, бывало, сейчас это водки, закуски на стол поставишь, покажешь свою совесть — и опять заснул! Однажды даже меня
в острог после этого повели — я и там крепко-прекрепко заснул!
— А я-с — во время пожара на дворе
в корзинке найден
был. И так как пожар произошел 2-го мая,
в день Афанасия Великого, то покойный частный пристав, Семен Иваныч, и назвал меня,
в честь святого — Афанасием, а
в свою честь — Семенычем. Обо мне даже
дело в консистории
было: следует ли, значит, меня крестить? однако решили: не следует. Так что я доподлинно и не знаю, крещеный ли я.
—
Было раз — это точно. Спас я однажды барышню, из огня вытащил, только, должно
быть, не остерегся при этом. Прихожу это на другой
день к ним
в дом, приказываю доложить, что, мол, тот самый человек явился, — и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали. Тем мой роман и кончился.
— Я, друзья, и с заблуждающими, и с незаблуждающими на своем веку немало
дела имел, — говорил он, — и могу сказать одно: каждый
в своем роде. Заблуждающий хорош, ежели кто любит беседовать; незаблуждающий — ежели кто любит
выпить или, например, на тройке
в пикник проехаться!
— Ах, вашество! — сказал он с чувством, — что же такое деньги? Деньги — наживное
дело! У вас
есть деньги, а ват у меня или у них (он указал на Прудентова и Молодкина) и совсем их нет! Да и что за сласть
в этих деньгах — только соблазн один!
— И штука совсем простая, — продолжал Редедя, — учредите международную корпорацию странствующих полководцев — и
дело в шляпе. Ограничьте число — человек пять-шесть, не больше, — но только, чтоб они всегда
были готовы. Понадобился кому полководец — выбирай любого. А не выбрал, понадеялся на своего доморощенного — не прогневайся!
— Чеканить не чеканят, а так делают.
Ест, например, Сетивайо крокодила, маленькую косточку выплюнет — рубль серебра! побольше косточку — пять, десять рублей, а ежели кость этак вершков
в десять выдастся — прямо сто рублей. А министры тем временем таким же порядком разменную монету делают. Иной раз как присядут, так
в один
день миллиончик и подарят.
Но
есть подлости, согласные с обстоятельствами
дела, и
есть подлости, которые, кроме подлости, ничего
в результате не дают.
Говорили об этом и на конках, и
в мелочных лавочках, и
в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя политика почерпает свои вдохновения. И странное
дело! — хотя я, как человек, кончивший курс наук
в высшем учебном заведении, не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал: придут, заставят
петь… сумею ли?
впуталось
в их взаимные пререкания, поощряло, прижимало, соболезновало, предостерегало. А «партии», видя это косвенное признание их существования, ожесточались все больше и больше, и теперь
дело дошло до того, что угроза каторгой
есть самое обыкновенное мерило, с помощью которого одна «партия» оценивает мнения и действия другой.
— Я, сударь, скептик, — продолжал он, — а может
быть, и киник.
В суды не верю и решений их не признаю. Кабы я верил, меня бы давно уж засудили, а я, как видите, жив. Но к
делу. Так вы на путь благонамеренности вступили… xa-xa!
— На
днях для этой цели вы двоеженство устроили, — продолжал он, — а
в будущем, может
быть, понадобится и подлог…
Тогда мы убедились, что
дело просвещения русского Востока находится
в хороших руках, и уже совсем
было собрались к Фаинушке, как Очищенный остановил нас.
Затем оставалось только приступить к развитию дальнейших способов осуществления выдумки Очищенного, но я,
будучи в этот
день настроен особенно придирчиво, счел нужным предложить собранию еще один, последний, вопрос.
Имея
в виду, что акции не
будут стоить нам ни копейки и что,
в видах успешного сбыта их
в публику, необходимо, чтоб они
были доступны преимущественно для маленьких кошельков, мы остановились на двадцати пяти рублях, справедливо рассуждая, что и затем
в раздел между учредителями поступят двадцать пять миллионов рублей.
Но, когда это
было выполнено и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись. Все мы уезжаем — кто же
будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что только один Балалайкин и может
в таком
деле получить успех. Но счастие и тут благоприятствовало нам, потому что
в ту самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор и по черной лестнице опять очутился между нами.
Речь эта, заключавшая
в себе целую политическую программу,
была принята нами очень сочувственно. Мы прокричали троекратное"ура", а на другой
день,
в шесть часов утра, уже устраивались
в Твери на пароходе, который отчаливал
в Рыбинск.
Правда, Очищенный сообщил, что однажды
в редакции"Красы Демидрона"
была получена корреспонденция, удостоверявшая, что
в Корчеве живет булочник, который каждый
день печет свежие французские булки, но редакция напечатать эту корреспонденцию не решилась, опасаясь, нет ли тут какого-нибудь иносказания...
Дело происходило
в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый зеленым сукном;
в углу — другой стол поменьше, за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен
был острыми миазмами дешевого керосина.
В самом
деле, всем показалось удивительным, с какой стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился
в интендантское управление? Даже
в корчевское полицейское управление — и то, казалось,
было бы целесообразнее. Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а
в дороге оно бы и разрешилось. Но такой комбинации,
в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.
Инстинктивно мы остановились и начали искать глазами, нельзя ли спрятаться где-нибудь
в коноплях. Но
в Корчеве и коноплей нет. Стали припоминать вчерашний
день, не наговорили ли чего лишнего. Оказалось, что
в сущности ничего такого не
было, однако ж…
Я знаю, что система, допускающая пользование услугами заведомых прохвостов,
в качестве сдерживающей силы относительно людей убеждения, существует не со вчерашнего
дня, но, по моему мнению, давность
в подобном
деле есть прецедент, по малой мере, неуместный.
— Ну да, мы; именно мы,"средние"люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог
в течение одного
дня! Во-первых, во все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть волки, мы
в яму могли попасть,
в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться, как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты
есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке
в Корчеву… И ради чего? что мы сделали?
Каторга, то
есть общежитие,
в котором обыватели не
в свое
дело не суются, пороху не выдумывают, передовых статей не пишут, а живут и степенно блаженствуют.