Неточные совпадения
— Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы, господа! Погодить — ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем,
думать не об том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Например: гуляйте больше, в еду ударьтесь, папироски набивайте, письма к родным пишите, а вечером — в табельку или в сибирку засядьте. Вот это и
будет значить «погодить».
Да, это так. Даже руки мне порядком на прощанье не пожал, а просто ручкой сделал, как будто говорил: «Готов я помочь, однако пора бы к тебе, сахар медович, понять, что знакомство твое — не ахти благостыня какая!» Я, конечно, не
буду уверять, что он именно так
думал, но что он инстинктивно гак чувствовал и что именно это чувство сообщило его появлению ту печать торопливости, которая меня поразила, — в этом я нимало не сомневаюсь.
— Стало
быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход — больше годить надо, а завтра, может
быть, к мере и еще два гарнца накинется — ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь. А впрочем, что же праздные-то слова говорить! Давай-ка лучше
подумаем, как бы нам сообща каникулы-то эти провести. Вместе и годить словно бы веселее
будет.
— Гм… ветчина! Хорошо ветчиной на ночь закусить — спаться лучше
будет. А ты, Глумов,
думал ли когда-нибудь об том, как эта самая ветчина ветчиной делается?
Я задумался. Обыкновенно я
пью чай, но нынче все так
было необыкновенно, что захотелось и тут отличиться. Дай-ко,
думаю, кофейку хвачу!
— Вот какой столб
был! До неба рукой доставал — и вдруг рухнул! — воскликнул я в умилении, — я, впрочем,
думаю, что провидение не без умысла от времени до времени такие зрелища допускает!
Но ежели я таким образом
думаю, когда чувствую себя действительно виноватым, то понятно, как должна
была претить мне всякая запутанность теперь, когда я сознавал себя вполне чистым и перед богом, и перед людьми.
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И то переберешь, и другое припомнишь — все у нас
есть! Ну, вы — умные люди! сами теперь по себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно! Одно слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же за нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что? так ли я говорю?
— Опьянение опьянением, а
есть и другое кой-что. Зависть. Видит он, что другие тихо да благородно живут, — вот его и берут завидки! Сам он благородно не может жить — ну, и смущает всех! А с нас, между прочим, спрашивают! Почему да как, да отчего своевременно распоряжения не
было сделано? Вот хоть бы с вами — вы
думаете, мало я из-за вас хлопот принял?
— Не скажу, чтобы особенно рад, но надо же и остепениться когда-нибудь. А ежели смотреть на брак с точки зрения самосохранения, то ведь, пожалуй, лучшей партии и желать не надо.
Подумай! ведь все родство тут же, в своем квартале
будет. Молодкин — кузен, Прудентов — дяденька, даже Дергунов, старший городовой, и тот внучатным братом доведется!
— И это — не резон, потому что век больным
быть нельзя. Не поверят, доктора освидетельствовать пришлют — хуже
будет. Нет, я вот что
думаю: за границу на время надо удрать. Выкупные-то свидетельства у тебя еще
есть?
Я дрогнул. Не то, чтобы я вдруг получил вкус к ремеслу сыщика, но испытание, которое неминуемо повлек бы за собой отказ,
было так томительно, что я невольно терялся. Притом же страсть Глумова к предположениям казалась мне просто неуместною. Конечно, в жизни все следует предусматривать и на все рассчитывать, но
есть вещи до того непредвидимые, что, как хочешь их предусматривай, хоть всю жизнь об них
думай, они и тогда не утратят характера непредвидимости. Стало
быть, об чем же тут толковать?
Мы с новою страстью бросились в вихрь удовольствий, чтобы только забыть о предстоящем свидании с Иваном Тимофеичем. Но существование наше уже
было подточено. Мысль, что вот-вот сейчас позовут и предложат что-то неслыханное, вследствие чего придется, пожалуй, закупориться в Проплеванную, — эта ужасная мысль следила за каждым моим шагом и заставляла мешать в кадрилях фигуры. Видя мою рассеянность, дамы томно смотрели на меня,
думая, что я влюблен...
Только всего промеж нас и
было. Осмотрела она меня — кажется, довольна осталась; и я ее осмотрел: вижу, хоть и в летах особа, однако важных изъянов нет. Глаз у ней правый вытек — педагогический случай с одним"гостем"вышел — так ведь для меня не глаза нужны! Пришел я домой и
думаю: не чаял, не гадал, а какой, можно сказать, оборот!
— Вот оно самое и
есть. Хорошо, что мы спохватились скоро. Увидели, что не выгорели наши радости, и, не долго
думая, вступили на стезю благонамеренности. Начали гулять, в еду ударились, папироски стали набивать, а рассуждение оставили. Потихоньку да полегоньку — смотрим, польза вышла. В короткое время так себя усовершенствовали, что теперь только сидим да глазами хлопаем. Кажется, на что лучше! а? как ты об этом полагаешь?
— Да ведь это именно настоящая трагедия и
есть! — горячился я, —
подумайте! разве не ужасно видеть эти легионы людей, которые всю жизнь ходят"промежду трагедиев" — и даже не понимают этого! Воля ваша, а это такая трагедия — и притом не в одном, а в бесчисленном множестве актов, — об которой даже помыслить без содрогания трудно!
— Вот и балык, — сказал он вслух, — в первоначальном виде в низовьях Дона плавал, тоже, чай,
думал: я-ста, да мыста! а теперь он у нас на столе-с, и мы им закусывать
будем. Янтарь-с. Только у менял и можно встретиться с подобным сюжетом!
Было бы, однако ж, несправедливо
думать, что Редедя сознательно обманул ее.
Однако ж,
думаю: грех
будет, ежели сразу молодых людей в отчаянность привести — подослал, знаете, дипломата нашего, говорю: смотри, ежели что — ты в ответе!
Говорили об этом и на конках, и в мелочных лавочках, и в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя политика почерпает свои вдохновения. И странное дело! — хотя я, как человек, кончивший курс наук в высшем учебном заведении, не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал.
Думал: придут, заставят
петь… сумею ли?
— Да вы
подумайте, что такое
есть ваша жизнь? — ведь это кукуевская катастрофа — только и можно сказать про нее!
— Вот если бы вам поверили, что вы действительно… тово… это
был бы результат! А ведь, в сущности, вы можете достигнуть этого результата, не делая никаких усилий. Ни разговоров с Кшепшицюльским от вас не потребуется, ни подлогов — ничего. Придите прямо, просто, откровенно: вот, мол, я! И все для вас сделается ясным. И вы всем поверите, и вам все поверят. Скажут: это человек искренний, настоящий; ему можно верить, потому что он не о спасении шкуры
думает, а об ее украшении… ха-ха!
К чести своей, однако ж, я должен сказать, что устоял. Одно время чуть
было у меня не сползло с языка нечто вроде обещания
подумать и посмотреть, но на этот раз, слава богу, Выжлятников сам сплошал. Снялся с кресла и оставил меня, обещавши в непродолжительном времени зайти опять и возобновить разговор.
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то
было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно,
было все ясно, то он
думал, что и ему, если он
будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь
будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится,"положить мне в рот".
— Значит, если обложить по рублю с души —
будет 98516398 рублей. Хорошо. Это — доход. Теперича при ежегодном взносе по рублю с души, как вы
думаете, какую, на случай смерти, премию можно назначить? Так, круглым числом?
— Ну, что ж, и с богом. Вы не
подумайте… Прежде у нас и в заводе не
было паспорты спрашивать, да, признаться, и не у кого
было — все свои. Никто из чужих к нам не ездил… А нынче вот — ездят!
Мы с Глумовым сидели как на иголках и
думали: вот
будет штука, если из-за менялы придется выходить с офицером на смертный бой?
Иван Иваныч. Ежели приятнее в пруде — ступайте в пруд… Но ежели бы вам
было приятнее возвратиться в реку — скажите! не стесняйтесь. (Головастики молчат.) Стало
быть, в пруде лучше? Так я и знал. Господин судебный пристав! оберите их и водворите в пруде… Это суд распоряжение делает, а как об этом другие прочие
думают — пускай при них и останется!
Думали в ту пору, что и конца-краю нашим радостям не
будет, да и не
было бы, кабы мы сами себя кругом не обвиноватили.
Сначала мы
думали, что это административную высылку означает, а потом узнали, что действительно это так и
есть.
Лягушка. Только шумели они, шумели — слышу, еще кто-то пришел. А это карась. Спасайтесь, кричит, господа! сейчас вас ловить
будут! мне исправникова кухарка сказала, что и невода уж готовы! Ну, только что он это успел выговорить — все пискари так и брызнули! И об Хворове позабыли… бегут! Я
было за ними — куда тебе! Ну, да ладно,
думаю, не далеко уйдете: щука-то — вот она! Потом уж я слышала…
— Как ты
думаешь, по совокупности
будут судить? — обратился я к Глумову.
Подумайте, какие деревья — дубы, лиственницы, кедры
есть! — сколько тут добра!
— Но так как вы правительством никогда не
будете…строго прервал его Глумов, но не кончил, потому что Лазарь при первых же звуках его голоса до того присел, что мы с минуту
думали, что он совсем растаял в воздухе. Однако ж через минуту он опять осуществился.
Стало
быть, не все еще затянуло болото; стало
быть,
есть еще возможность о чем-то
думать, на что-то тратить силы, помимо распределения пунктов для содержания земских лошадей…
Опять водворилось молчание. Вдруг один из весьегонцев начал ожесточенно чесать себе поясницу, и на лице его так ясно выступила мысль о персидском порошке, что я невольно
подумал: вот-вот сейчас пойдет речь о Персии. Однако ж он только покраснел и промолчал: должно
быть, посовестился, а может
быть, и чесаться больше уж не требовалось.
— Ты
думаешь, стало
быть, что теперь все… все дела наши должны обнаружиться?
— Я
думаю, — сказал Глумов, — великая монархиня взирает на нас с горних высот и говорит: как при мне места сии изобиловали людьми благомыслящими, так и ныне таковыми изобилуют, и впредь изобиловать
будут!
Думал-думал, и вдруг его словно свет озарил."Рассуждение" — вот причина! Начал он припоминать разные случаи, и чем больше припоминал, тем больше убеждался, что хоть и много он навредил, но до настоящего вреда, до такого, который бы всех сразу прищемил, все-таки дойти не мог. А не мог потому, что этому препятствовало"рассуждение". Сколько раз бывало: разбежится он, размахнется, закричит"разнесу!" — ан вдруг"рассуждение": какой же ты, братец, осел! Он и спасует. А кабы не
было у него"рассуждения", он бы…
— Ладно, — говорит, — принимаю вашу программу, господа мерзавцы.
Думаю, что вред от нее
будет изрядный, но достаточный ли, чтоб вверенный край от него процвел, — это еще бабушка надвое сказала!