Неточные совпадения
И хотя наши собеседования почти всегда заканчивались словами: «необходимо погодить», но мы все-таки утешались хоть тем, что слова эти составляют результат свободного обмена
мыслей и свободно-разумного отношения к действительности, что воля с нас не снята и что если бы, например,
выпить при сем две-три рюмки водки, то ничто бы, пожалуй, не воспрепятствовало нам выразиться и так: «Господа! да неужто же, наконец…»
А дойдя до булочной Филиппова, я вспомнил, какие я давеча
мысли по поводу филипповских калачей высказывал, и даже засмеялся: как можно
было такую гражданскую незрелость выказать!
Этих
мыслей я, впрочем, не высказывал, потому что Глумов непременно распек бы меня за них. Да я и сам, признаться, не придавал им особенного политического значения, так что
был даже очень рад, когда Глумов прервал их течение, пригласив меня в кабинет, где нас ожидал удивительной красоты «шартрез».
— Вудка буде непременно, — сказал он нам, — може и не така гарна, как в тым месте, где моя родина
есть, но все же буде.
Петь вас, може, и не заставят, но
мысли, наверное, испытывать
будут и для того философический разговор заведут. А после, може, и танцевать прикажут, бо у Ивана Тимофеича дочка
есть… от-то слична девица!
— И все-таки. И чины получать, и даже о сочувствии заявлять — все можно, да с оговорочкой, любезный друг, с оговорочкой! Умные-то люди как поступают? Сочувствовать, мол, сочувствуем, но при сем присовокупляем, что ежели приказано
будет образ
мыслей по сему предмету изменить, то мы и от этого, не отказываемся! Вот как настоящие умные люди изъясняются, те, которые и за сочувствие, и за несочувствие — всегда получать чины готовы!
Признаюсь, и в моей голове блеснула та же
мысль. Но мне так горько
было думать, что потребуется «сие новое доказательство нашей благонадежности», что я с удовольствием остановился на другом предположении, которое тоже имело за себя шансы вероятности.
Мы с новою страстью бросились в вихрь удовольствий, чтобы только забыть о предстоящем свидании с Иваном Тимофеичем. Но существование наше уже
было подточено.
Мысль, что вот-вот сейчас позовут и предложат что-то неслыханное, вследствие чего придется, пожалуй, закупориться в Проплеванную, — эта ужасная
мысль следила за каждым моим шагом и заставляла мешать в кадрилях фигуры. Видя мою рассеянность, дамы томно смотрели на меня, думая, что я влюблен...
Несколько минут Иван Тимофеич стоял как опаленный. Что касается до меня, то я просто
был близок к отчаянию, ибо, за несообразностью речей Балалайкина, дело, очевидно, должно
было вновь обрушиться на меня. Но именно это отчаяние удесятерило мои силы, сообщило моему языку красноречие почти адвокатское, а
мысли — убедительность, которою она едва ли когда-нибудь обладала.
Был-де новгородский"благонамеренный человек"(а по другим источникам,"вор"), Добромысл Гадюк, который прежде других возымел
мысль о призвании варягов, о чем и сообщил на вече прочим новгородским обывателям.
Очищенный поник головой и умолк.
Мысль, что он в 1830 году остался сиротой, видимо, подавляла его. Слез, правда, не
было видно, но в губах замечалось нервное подергивание, как у человека, которому инстинкт подсказывает, что в таких обстоятельствах только рюмка горькой английской может принести облегчение. И действительно, как только желание его
было удовлетворено, так тотчас же почтенный старик успокоился и продолжал...
Мнения разделились. Очищенный, на основании прежней таперской практики, утверждал, что никаких других доказательств не нужно; напротив того, Балалайкин, как адвокат, настаивал, что, по малой мере, необходимо совершить еще подлог. Что касается до меня, то хотя я и опасался, что одного двоеженства
будет недостаточно, но, признаюсь,
мысль о подлоге пугала меня.
— То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать — перед иностранцами нехорошо
будет — обстановочку надо придумать. Кругленько эту
мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не
было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
Очищенный на мгновение потупился.
Быть может, его осенила в эту минуту
мысль, достаточно ли он сам жизненную науку проник, чтобы с уверенностью надеяться на"собственную"смерть? Однако так как печальные
мысли вообще не задерживались долго у него в голове, то немного погодя он встряхнулся и продолжал...
Словом сказать, постепенно обмениваясь
мыслями, мы очень приятно пообедали. После обеда вздумали
было в табельку сыграть, но почтенный старик отказался наотрез.
— Имея в виду эту цель, — формулировал общую
мысль Глумов, — я прежде всего полагал бы: статью четвертую"Общих начал"изложить в несколько измененном виде, приблизительно так:"Внешняя благопристойность выражается в действиях и телодвижениях обывателя; внутренняя — созидает себе храм в сердце его, где, наряду с нею, свивает себе гнездо и внутренняя неблагопристойность, то
есть злая и порочная человеческая воля.
Мысль, что еще сегодня утром я имел друга, а к вечеру уже утратил его, терзала меня. Сколько лет мы
были неразлучны! Вместе"пущали революцию", вместе ощутили сладкие волнения шкурного самосохранения и вместе же решили вступить на стезю благонамеренности. И вот теперь я один должен идти по стезе, кишащей гадюками.
Другие, напротив, утверждали, что по квартирам ходят не Зачинщиков и Запевалов, а Выжлятников и Борзятников, внучатные племянники Шешковского, которые самовольно вынырнули неизвестно откуда, и требуют от обывателей, кроме паспортов, предъявления образа
мыслей, и заставляют их
петь «Звон победы раздавайся».
Мысль о заравшанском университете
была всеми интендантами встречена сочувственно, а проект учреждения общества обязательного страхования жизни — даже с восторгом.
Конечно, такой характер университета не вполне
будет соответствовать
мысли жертвователя, но для начала и это хорошо.
Нет, он только
будет выкрикивать бессмысленное слово и под его защитою станет сваливать в одну кучу все разнообразие аспирации человеческой
мысли.
Успех этой вещицы превзошел все ожидания. Все называли Фаинушку умницей и поздравляли литературу с новым свежим дарованием. А Глумов не выдержал и крикнул: ах, милая! Но, главным образом, всех восхитила
мысль, что если бы все так писали, тогда цензорам нечего
было бы делать, а следовательно, и цензуру можно бы упразднить. А упразднивши цензуру, можно бы и опять.
Князь
был убежден, что крестьянин рожден для земли, и проводил эту
мысль с некоторою назойливостью.
Правда, что он уж
был сыт по горло и даже сам нередко мечтал пуститься в более широкое плавание, но оставалась еще одна какая-то невырубленная пустошонка, и он чувствовал смертельную тоску при одной
мысли, что она выскользнет у него из рук.
Разговор этот, вместе с возгласами и перерывами, длился не более часа, а все, что можно
было сказать,
было уже исчерпано. Водворилось молчание. Сначала один зевнул, потом — все зазевали. Однако ж сейчас же сконфузились. Чтобы поправиться, опять провозгласили тост: за здоровье русского Гарибальди! — и стали целоваться. Но и это заняло не больше десяти минут. Тогда кому-то пришла на ум счастливая
мысль: потребовать чаю, — и все помыслы мгновенно перенеслись к Китаю.
Опять водворилось молчание. Вдруг один из весьегонцев начал ожесточенно чесать себе поясницу, и на лице его так ясно выступила
мысль о персидском порошке, что я невольно подумал: вот-вот сейчас пойдет речь о Персии. Однако ж он только покраснел и промолчал: должно
быть, посовестился, а может
быть, и чесаться больше уж не требовалось.
Стыд начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили глазам своим.
Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили,
была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.
Нас охватил испуг. Какое-то тупое чувство безвыходности, почти доходившее до остолбенения. По-видимому, мы только собирались с
мыслями и даже не задавали себе вопроса: что ж дальше? Мы не гнали из квартиры Очищенного, и когда он настаивал, чтоб его статью отправили в типографию, то безмолвно смотрели ему в глаза. Наконец пришел из типографии метранпаж и стал понуждать нас, но, не получив удовлетворения, должен
был уйти восвояси.
«Что такое
было? что теперь происходит?» — вот единственная
мысль, которая с некоторою ясностью выделялась из этого хаоса.