Фельетон этот произвел очень разнообразное впечатление. Меняло совсем ничего не понял; Фаинушка поняла только то место, которое относилось до двух двугривенных («ах, бедненький!»). Очищенный, в качестве вольнонаемного редактора «Красы Демидрона», соображал: пройдет или не пройдет? Я — скорее склонен был похвалить, хотя казалось несколько странным,
с чего вдруг вздумалось «нашему собственному корреспонденту» заговорить о «негодяе». Что же касается Глумова, то он положительно не одобрил.
Неточные совпадения
— Послушай! кто же, однако ж, мог это знать! ведь в то время казалось,
что это и есть то самое,
что созидает, укрепляет и утверждает! И
вдруг — какой,
с божьею помощью, переворот!
Я
с жаром принялся доказывать,
что нельзя Балалайке десяти тысяч не взять,
что, в противном случае, он погибнуть должен,
что десяти тысяч на полу не поднимешь и
что с десятью тысячами, при настоящем падении курсов на ценные бумаги… И
вдруг в самом разгаре моих доказательств меня словно обожгло.
— То-то я вижу, как будто не тово… Неведомо будто,
с чего мы
вдруг эту материю затеяли…
Предложение это было сделано так искренно и, притом,
с таким горячим участием,
что Прудентов не только не обиделся, но, вместо ответа, простер к Глумову обе руки, вооруженные проектом устава. И мы
вдруг, совершенно незаметно, начали
с этой минуты говорить друг другу"ты".
Я сидел, углубившись в чтение календаря, как
вдруг передо мной, словно из-под земли, вырос неизвестный мужчина (надо сказать,
что с тех пор, как произошло мое вступление на путь благонамеренности, я держу двери своей квартиры открытыми, чтоб"гость"прямо мог войти в мой кабинет и убедиться в моей невинности).
Дальнейший разговор был невозможен. Даже Глумов, от природы одаренный ненасытным любопытством, — и тот понял,
что продолжать ворошить этого человека, в угоду вояжерской любознательности, неуместно и бессовестно. Как
вдруг Очищенный, неведомо
с чего, всполошился.
Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а только не понимает. И обыватели тоже не понимают. Тут-то бы им и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было и не испугаться. До тех пор все вред был, и все от него пользы
с часу на час ждали; но только
что было польза наклевываться стала, как
вдруг все кругом стихло: ни вреда, ни пользы. И
чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну, и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
— Слушаю я тебя, голубчик, — сказал он, — да только диву даюсь. Так ты говоришь, так говоришь,
что другому, кажется, и слов-то таких ни в жизнь не подобрать… Точно ты из тьмы кромешной выбежал, и
вдруг тебя ослепило… И
с тех пор ты ни устоять, ни усидеть не можешь…
Стулья на этот раз усиленно застучали. В зале произошло общее движение. Дорожный телеграф дал знать,
что поезд выехал
с соседней станции и через двадцать минут будет в Бежецке. В то же время в залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали, выпивали. Стыд — скрылся. Мы
с Глумовым простились
с Редедей и выбежали на платформу. Как
вдруг мой слух поразил разговор.
— Нельзя. По крайней мере, я не уйду, да и тебя не пущу. Помилуй, ведь это все равно,
что десять лет школьные тетрадки зубрить, да
вдруг перед самым выпускным экзаменом бежать! Нельзя это. Я хочу по всем предметам пять
с крестом получить: и двоеженство устрою, и подлог совершу, и жида окрещу. И тогда уверенными стопами пойду в квартал и скажу: господа будочники! Надеюсь,
что теперь даже прозорливейший из вас никаких политических неблагонадежностей за мной не увидит!
Неточные совпадения
Городничий.
Что, Анна Андреевна? а? Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно: тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и
вдруг; фу-ты, канальство!
с каким дьяволом породнилась!
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе
с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое
вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает
что такое!
Дворовый,
что у барина // Стоял за стулом
с веткою, //
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся // По старому лицу. // «Помолимся же Господу // За долголетье барина!» — // Сказал холуй чувствительный // И стал креститься дряхлою, // Дрожащею рукой. // Гвардейцы черноусые // Кисленько как-то глянули // На верного слугу; // Однако — делать нечего! — // Фуражки сняли, крестятся. // Перекрестились барыни. // Перекрестилась нянюшка, // Перекрестился Клим…
Да и мигнул Орефьевне: // И бабы,
что протискались // Поближе к господам, // Креститься тоже начали, // Одна так даже всхлипнула // Вподобие дворового. // («Урчи! вдова Терентьевна! // Старуха полоумная!» — // Сказал сердито Влас.) // Из тучи солнце красное //
Вдруг выглянуло; музыка // Протяжная и тихая // Послышалась
с реки…
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век —
что день без солнышка, // Мой век —
что ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, //
Что борзый конь на привязи, //
Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, // И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да
с возу
вдруг и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал — и бабу за косу, // Как редьку за вихор!