Неточные совпадения
— Пойми, что мы
пошли с Варей, да не застали княгини, всего на пять минут опоздали, — рассказывал Передонов, — она в деревню уехала, вернется через три недели, а мне никак нельзя
было ждать, сюда надо
было ехать к экзаменам.
— Да уж верно! — воскликнул Рутилов. — Смотри, не зевай, пока я жив, а то они у меня тоже с гонором, — потом захочешь, да поздно
будет. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием
пойдет.
Хотя часы служили ему давно, но он и теперь, как всегда при людях, с удовольствием глянул на их большие золотые крышки.
Было без двадцати минут двенадцать. Передонов решил, что можно
побыть немного. Угрюмо
шел он за Вершиною по дорожкам, мимо опустелых кустов черной и красной смородины, малины, крыжовника.
Марта сидела в беседке, еще принаряженная от обедни. На ней
было светлое платье с бантиками, но оно к ней не
шло. Короткие рукава обнажали островатые красные локти, сильные и большие руки. Марта
была, впрочем, не дурна. Веснушки не портили ее. Она слыла даже за хорошенькую, особенно среди своих, поляков, — их жило здесь не мало.
Марта смеялась тоненьким, радостным смехом, как смеются благонравные дети. Вершина рассказала все быстро и однообразно, словно высыпала, — как она всегда говорила, — и разом замолчала, сидела и улыбалась краем рта, и оттого все ее смуглое и сухое лицо
пошло в складки, и черноватые от курева зубы слегка приоткрылись. Передонов подумал и вдруг захохотал. Он всегда не сразу отзывался на то, что казалось ему смешным, — медленны и тупы
были его восприятия.
— Не скажите, — возразила Вершина и криво улыбнулась. — Здесь
есть много лучшее ее, и за вас всякая
пойдет.
— Не о всякой и речь, — быстро говорила Вершина. — Да вам ведь не за приданым гнаться,
была бы девушка хорошая. Вы сами получаете достаточно,
слава богу.
Около дома, на дворе, куда выходило крыльцо, росла крапива, густая, высокая. Преполовенская слегка улыбнулась, и последняя тень недовольства сбежала с ее белого и полного лица. Она попрежнему стала приветлива и любезна с Варварою. Обида
будет отомщена и без ссоры. Вместе
пошли они в сад пережидать хозяйкино нашествие.
— Уж не знаю, право, как и
быть, — жаловалась Варвара, — ершистый такой стал, что просто страх. Поверите ли, голова кругам
идет. Женится, а я на улицу ступай.
Страшно
было, но все же Варвара
пошла.
Было по дороге,
пошли вместе.
— Ну вот, нет. Шаферов достанем сейчас же,
пошлю за ними, они и приедут прямо в церковь. Или сам за ними заеду. А раньше нельзя
было, сестрица твоя узнала бы и помешала.
Вокруг чайного стола сидели гости: Грушина, — она же теперь ежеденничала у Варвары, — Володин, Преполовенская, ее муж, Константин Петрович, высокий человек лет под сорок, матово-бледный, черноволосый и необычайно молчаливый. Варвара принарядилась, — надела белое платье.
Пили чай, беседовали. Варвару, как всегда, беспокоило, что Передонов долго не возвращался. Володин с веселым блеющим хохотом рассказал, что Передонов
пошел куда-то с Рутиловым. Это увеличило Варварино беспокойство.
Ей эти рассказы доставляли особое удовольствие: она сама хотела
было, после смерти мужа, держать у себя на квартире трех-четырех гимназистов, но директор не разрешил ей, несмотря на ходатайство Передонова, — о Грушиной в городе
была дурная
слава.
Гимназист нахмурился и скрылся. Он
пошел в свою комнату, стал там в угол и принялся глядеть на часы; два мизинца углом — это знак стоять в углу десять минут. «Нет, — досадливо думал он, — при маме лучше
было: мама только зонтик ставила в угол».
В субботу после обеда Передонов
шел поиграть на биллиарде. Мысли его
были тяжелы и печальны. Он думал...
— Если вы думаете, Ардальон Борисыч, что тесно
будет, то я могу пешком
пойти.
— Что ж вы стоите, — сказал он Марте, —
идите и вы, посмотрите да помогите, — свои дети
будут.
Он поспешно простился с Вершиною и быстро
пошел назад, к своему дому. Необходимо
было как можно скорее удостовериться в происхождении этого письма, — внезапное сомнение так мучительно.
— Странно, — сказала она, — как это так ваша сестрица неосторожна, — деловое письмо, и вдруг без конверта! Все ж таки по штемпелю видно
было бы, когда
послали письмо и откуда.
Во вторник Передонов постарался пораньше вернуться из гимназии. Случай ему помог: последний урок его
был в классе, дверь которого выходила в коридор близ того места, где висели часы и бодрствовал трезвонящий в положенные сроки сторож, бравый запасный унтер-офицер. Передонов
послал сторожа в учительскую за классным журналом, а сам переставил часы на четверть часа вперед, — никто этого не заметил.
Среди этого томления на улицах и в домах, под этим отчуждением с неба, по нечистой и бессильной земле,
шел Передонов и томился неясными страхами, — и не
было для него утешения в возвышенном и отрады в земном, — потому что и теперь, как всегда, смотрел он на мир мертвенными глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою.
А вот теперь приходится поневоле, — думал он, — итти и объясняться. Какая тягость! Какая докука! И еще если бы можно
было напакостить там, куда он
идет, а то нет ему и этого утешения.
Мальчик неторопливо
пошел из горницы. Отец смотрел за ним с горделивою и радостною улыбкою. Но уже когда мальчик
был в дверях, Авиновицкий вдруг свирепо нахмурился и закричал страшным голосом так, что Передонов вздрогнул...
— Мне княгиня Волчанская обещала инспекторское место выхлопотать, а тут вдруг болтают. Это мне повредить может. А все из зависти. Тоже и директор распустил гимназию: гимназисты, которые на квартирах живут, курят,
пьют, ухаживают за гимназистками. Да и здешние такие
есть. Сам распустил, а вот меня притесняет. Ему, может
быть, наговорили про меня. А там и дальше
пойдут наговаривать. До княгини дойдет.
— Она знает, кому что сказать. Вот, погодите, она
будет петли метать, а потом и
пойдет деньги вымогать. Тогда вы прямо ко мне. Я ей всыплю сто горячих, — сказал Авиновицкий любимую свою поговорку.
Хозяйство у них в городе
шло запутанно, — постоянно приходили по делу и постоянно
пили чай. И Передонову, едва он уселся, принесли стакан не очень теплого чая и булок на тарелке.
Проходя мимо церкви, Передонов снял шапку и трижды перекрестился, истово и широко, чтобы видели все, кто мог бы увидеть проходившего мимо церкви будущего инспектора. Прежде он этого не делал, но теперь надо держать ухо востро. Может
быть, сзади
идет себе тишком какой-нибудь соглядатай или за деревом таится кто-нибудь и наблюдает.
— Болтают нивесть что, — говорил Передонов, — чего и не
было. А я сам могу донести. Я ничего такого, а за ними я знаю. Только я не хочу. Они за глаза всякую ерунду говорят, а в глаза смеются. Согласитесь сами, в моем положении это щекотливо. У меня протекция, а они гадят. Они совершенно напрасно меня выслеживают, только время теряют, а меня стесняют. Куда ни
пойдешь, а уж по всему городу известно. Так уж я надеюсь, что в случае чего вы меня поддержите.
— Нет, вы только подумайте, какие
есть на свете низкие люди! На какие штуки
идут, чтобы только достичь своей цели!
— Чем бы по вечерам на биллиард ходить каждый вечер, сходил бы иногда к гимназистам на квартиры. Они знают, что учителя к ним редко заглядывают, а инспектора и раз в год не дождешься, так у них там всякое безобразие творится, и картеж, и пьянство. Да вот сходил бы к этой девчонке-то переодетой.
Пойди попозже, как спать станут ложиться; мало ли как тогда можно
будет ее уличить да сконфузить.
По улицам
шли расходившиеся из церкви, и слышно
было, как отворялись и затворялись калитки и двери.
Может
быть, уже кто-нибудь дивился, зачем это Передонов один в такой поздний час и куда это он
идет.
Он ушел. Коковкина
пошла утешать Сашу. Саша грустно сидел у окна и смотрел на звездное небо. Уже спокойны и странно печальны
были его черные глаза. Коковкина молча погладила его по голове.
К концу уроков Хрипач
послал за врачом, а сам взял шляпу и отправился в сад, что лежал меж гимназиею и берегом реки. Сад
был обширный и тесный. Маленькие гимназисты любили его. Они в нем широко разбегались на переменах. Поэтому помощники классных наставников не любили этого сада. Они боялись, что с мальчиками что-нибудь случится. А Хрипач требовал, чтобы мальчики бывали там на переменах. Это
было нужно ему для красоты в отчетах.
— Вы, Ардальон Борисыч, изволите
быть мне должны, так и надо платить, а что я изволю
быть бедным, так уж это сюда совсем не
идет.
— Я сватать
иду, моя роль солидная и случай выдающийся, мне надо в белом галстуке
быть, а ты — жених, тебе надо пламенные чувства показать.
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, — может
быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо
шел по улицам и бормотал...
Передонов
шел медленно. Хмурая погода наводила на него тоску. Его лицо в последние дни принимало все более тупое выражение. Взгляд или
был остановлен на чем-то далеком, или странно блуждал. Казалось, что он постоянно всматривается за предмет. От этого предметы в его глазах раздваивались, млели, мережили.
«Это — нехороший город, — думал Передонов, — и люди здесь злые, скверные; поскорее бы уехать в другой город, где все учителя
будут кланяться низенько, а все школьники
будут бояться и шептать в страхе: инспектор
идет. Да, начальникам совсем иначе живется на свете».
Вечером Передонов
пошел в клуб, — позвали играть в карты.
Был там и нотариус Гудаевский. Передонов испугался, когда увидел его. Но Гудаевский вел себя мирно, и Передонов успокоился.
Из Летнего сада Передонов стремительно
пошел к Вершиной. Он
шел быстро и ровно, однообразно махал руками, бормотал что-то; на лице его, казалось, не
было никакого выражения, — как у заведенной куклы,
было оно неподвижно, — и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах.
Дома ждала Передонова важная новость. Еще в передней можно
было догадаться, что случилось необычное, — в горницах слышалась возня, испуганные восклицания. Пеpедонов подумал: не все готово к обеду; увидели — он
идет, испугались, торопятся. Ему стало приятно, — как его боятся! Но оказалось, что произошло другое. Варвара выбежала в прихожую и закричала...
Преполовенские
послали за шаферами с раннего утра. Часам к десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали водку и закуску. Передонов
ел мало и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще больше от Володина.
— Вы тут
ешьте и
пейте, мне не жалко, а я
пойду к парикмахеру, причешусь по-испански.
«Уж не подговорили ли этого парикмахера, — думал он, — чтобы не стричь на отличку. Не надо
было говорить дома». Очевидно, что пока Передонов
шел чинно и степенно по улицам, Володин барашком побежал задворками и снюхался с парикмахером.
Варвары не
было дама, — она
пошла к Грушиной, опустив в карман бутылочку с вишневою наливкою, — помешать некому.
— Если у вас изволят шарики воровать, а вы изволите в это время
быть в другом месте, а шарики брошены, то вам надо
было загодя другие шарики завести, чтобы нам
было чем играть. Мы
шли, хотели поиграть, а если шариков нету, то как же мы можем играть?
После свадьбы Варвара, с радости, стала
выпивать, особенно часто с Грушиною. Раз, под хмельком, когда у нее сидела Преполовенская, Варвара проболталась о письме. Всего не рассказала, а намекнула довольно ясно. Хитрой Софье и того
было довольно, — ее вдруг словно осенило. И как сразу не догадаться
было! — мысленно пеняла она себе. По секрету рассказала она про подделку писем Вершиной, и от той
пошло по всему городу.
Этих намеков Преполовенской казалось мало. Сказать же ему ясными словами всю правду она не хотела. Зачем ссориться с Варварою? Время от времени она
посылала Передонову анонимные письма, где намеки
были яснее. Но Передонов понял их превратно.