Неточные совпадения
В один сумрачный ненастный
день,
в начале октября 186* года,
в гардемаринскую роту
морского кадетского корпуса неожиданно вошел директор, старый, необыкновенно простой и добродушный адмирал, которого кадеты нисколько не боялись, хотя он и любил иногда прикинуться строгим и сердито хмурил густые, нависшие и седые свои брови, журя какого-нибудь отчаянного шалуна. Но добрый взгляд маленьких выцветших глаз выдавал старика, и он никого не пугал.
— А то кто же? Конечно, я! — весело отвечал старик, видимо любуясь своим племянником, очень походившим на покойного любимого брата адмирала. — Третьего
дня встретился с управляющим
морским министерством, узнал, что «Коршун» идет
в дальний вояж [Моряки старого времени называли кругосветное путешествие дальним вояжем.], и попросил… Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил… Да… Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?
Один страх — плохое
дело… при нем не может быть той нравственной, крепкой связи начальника с подчиненными, без которой
морская служба становится
в тягость…
В этот мучительный
день на Немецком море Володя ненавидел
морскую службу, а море, которое он видел
в иллюминатор, внушало ему отвращение.
И подарки и карточки (несколько штук их назначалось товарищам
в морском корпусе) были отправлены вместе с громадным письмом
в Петербург, а за два
дня до ухода из Гревзенда и Володя получил толстый конверт с знакомым почерком родной материнской руки и, полный радости и умиления, перечитывал эти строки длинного письма, которое перенесло его
в маленькую квартиру на Офицерской и заставило на время жить жизнью своих близких.
В самом
деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая
морской глаз старшего офицера «деревня» — как называл он бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица
в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще быка (один уже был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
В четвертом часу следующего
дня «Коршун» пересекал экватор. Это событие было ознаменовано традиционным
морским празднеством
в память владыки морей Нептуна и обливанием водой всех тех, кто впервые вступал
в нулевую широту.
Но вместе с тем говорилось и о неустрашимости и отваге лихого адмирала, о его справедливости и сердечном отношении к своим подчиненным, о его страсти к
морскому делу и о его подвигах во время Крымской войны,
в Севастополе.
— А то другой и неглупый человек видит много интересного и по
морскому делу и так вообще, а написать не умеет… да… И ни с кем не может поделиться своими сведениями, напечатать их, например,
в «
Морском Сборнике» [Первые статьи Станюковича были напечатаны
в «
Морском Сборнике». — Ред.]… И это очень жаль.
Почти целый
день французская
морская пехота (infanterie de marine) распевала разные шансонетки; тагалы сидели на палубе молча, а китайцы — страстные игроки — с равнодушно бесстрастными, казалось, желтыми лицами играли большими кучками
в кости.
Вполне соглашаясь с заключением комиссии, адмирал послал все
дело в Петербург вместе с донесением,
в котором сообщал
морскому министру о том, что командир клипера действовал как лихой моряк, и представлял его к награде за распорядительность и хладнокровное мужество, обнаруженные им
в критические минуты.
И
в данном случае, представляя к награде капитана, хотя и попавшего
в беду и едва не потерявшего вверенного ему судна, но показавшего себя
в критические минуты на высоте положения, адмирал дает полезный урок флоту, указывая морякам,
в чем истинный дух
морского дела, и поддерживая этот дух нравственным одобрением таких хороших моряков, как командир клипера…
Молодой и красивый лейтенант не отличался любовью к
морскому делу и служил исправно более из самолюбия, чем по влечению; для него чуждо было море с его таинственностью, ужасом и поэзией. Сибарит по натуре, он с неудовольствием переносил неудобства, невзгоды, а подчас и опасности
морской жизни и, страшно скучавший
в разлуке с любимой женой, ждал с нетерпением конца «каторги», как называл он плавание, и не раз говорил, что по возвращении оставит
морскую службу, — не по нем она.
Морская жилка жила
в нем, как и
в Степане Ильиче, и он всем существом почувствовал смысл всех этих «штук» адмирала и пламенно желал, чтобы «Витязь» не ушел, точно «Витязь»
в самом
деле, был неприятель, которого выпускали из рук.
— Еще бы! Вы думаете, и я не скучаю? — усмехнулся капитан. — Ведь это только
в глупых книжках моряков изображают какими-то «
морскими волками», для которых будто бы ничего не существует
в мире, кроме корабля и моря. Это клевета на моряков. И они, как и все люди, любят землю со всеми ее интересами, любят близких и друзей — словом, интересуются не одним только своим
делом, но и всем, что должно занимать сколько-нибудь образованного и развитого человека… Не правда ли?
В эти
дни Ашанин говорил со многими старыми матросами, ожидавшими после возвращения
в Россию отставки или бессрочного отпуска, и ни один из них, даже самых лихих матросов, отличавшихся и знанием
дела, и отвагой, и бесстрашием, не думал снова поступить по «
морской части». Очень немногие, подобно Бастрюкову, собирались
в деревню — прежняя долгая служба уничтожала земледельца, — но все
в своих предположениях о будущем мечтали о сухопутных местах.
Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый
день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается
в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу
морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним
в одних и тех же сухопутных и
морских походах,
деля суровости и труды боевой жизни.
Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх
дном, конопатили и смолили; там увязывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило челнов
морскою волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры и кипятили
в медных казанах смолу на заливанье судов.
Вот, некогда, на берегу
морском, // При стаде он своём //
В день ясный сидя // И видя, // Что на Море едва колышется вода // (Так Море присмирело), // И плавно с пристани бегут по ней суда: // «Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело, // Но ежели моих — пустое
дело!
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась
в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три
в день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали
в павильон слушать, как тихая музыка звучит
в стальном жерле длинной пушки.