Неточные совпадения
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы не мешать матросам, то и дело проносящим тяжелые вещи, и
посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все более и более становился доволен, что идет в море, и уж мечтал о том, как он сам будет
капитаном такого же красавца-корвета.
— И, кроме того, — уже менее строгим тоном продолжал старший офицер, — не очень-то распускайте свои языки. Вы оба так ругаетесь, что только ахнешь… Откуда только у вас эта гадость берется?..
Смотри… остерегайтесь.
Капитан этого не любит… Ну, ступайте и передайте всем унтер-офицерам то, что я сказал! — заключил Андрей Николаевич, хорошо сознавая тщету последнего своего приказания.
Капитан то и дело выходил наверх и поднимался на мостик и вместе с старшим штурманом зорко
посматривал в бинокль на рассеянные по пути знаки разных отмелей и банок, которыми так богат Финский залив. И он и старший штурман почти всю ночь простояли наверху и только на рассвете легли спать.
Володя, стоявший на мостике сзади
капитана, в первые минуты с чувством страха
посматривал на эти слегка покачивающиеся вместе с корветом реи, на которых, словно муравьи, чернели перегнувшиеся люди.
«Разве вперед
смотреть?», — думал он, и ему казалось, что он должен это сделать. Ведь часовые могут задремать или просто так-таки прозевать огонь встречного судна, и корвет вдруг врежется в его бок… Он, Володя Ашанин, обязан предупредить такое несчастие… И ему хотелось быть таким спасителем. И хоть он никому ничего не скажет, но все узнают, что это он первый увидал огонь, и
капитан поблагодарит его.
И мичман Лопатин, обыкновенно жизнерадостный, веселый и добродушный, с затаенным неудовольствием
посматривал на маленькую фигуру старшего офицера, который, по мнению мичмана, мог бы спокойно себе спать вместо того, чтобы «торчать» наверху. Небось,
капитан не «торчит», когда не нужно!..
Прошло минут пять-десять, и юный моряк уже без жгучего чувства страха
смотрел на шторм и на беснующиеся вокруг корвета высокие волны. И не столько привыкли все еще натянутые, словно струны, нервы, сколько его подбадривало и успокаивало хладнокровие и спокойствие
капитана.
Молодой матросик, стоявший у грот-мачты,
смотрит на мостик, где стоит
капитан, и несколько успокаивается.
И
капитан, и старший штурман, и вахтенный офицер, стоявшие на мостике, напряженно
смотрели в бинокли на горизонт, который становился темнее и темнее, и эта чернота захватывала все большее и большее пространство, распространяясь вширь и медленно поднимаясь кверху.
Ашанин, стоявший штурманскую вахту и бывший тут же на мостике, у компаса, заметил, что Василий Федорович несколько взволнован и беспокойно
посматривает на наказанных матросов. И Ашанин, сам встревоженный, полный горячего сочувствия к своему
капитану, понял, что он должен был испытать в эти минуты: а что, если в самом деле матросы перепьются, и придуманное им наказание окажется смешным?
— Будь это с другим
капитаном, я, братцы, чарок десять выдул бы, — хвалился Ковшиков потом на баке. — Небось не
смотрел бы этому винцу в глаза. А главная причина — не хотел огорчать нашего голубя… Уж очень он добер до нашего брата… И ведь пришло же в голову чем пронять!.. Поди ж ты… Я, братцы, полагал, что по крайней мере в карцырь посадит на хлеб, на воду да прикажет не берег не пускать, а он что выдумал?!. Первый раз, братцы, такое наказание вижу!
Мистер Смит приезжал на корвет звать Ашанина
посмотреть, как вздернут пятерых злодеев на виселицу, но Володя отказался от такого зрелища, к крайнему удивлению старика-капитана.
А на другой день, когда корвет уже был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно
посматривал и на горизонт, и на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «на марс-фалах стоять!» или «вперед
смотреть!», посылал за
капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
—
Капитан будет представляться его величеству и, конечно, возьмет с собой всех желающих. Вы, разумеется, захотите
посмотреть и дворец, и королевскую чету.
И теперь,
посматривая на белеющий у входа в устье маяк, построенный на мысе Св.-Жак, он нет-нет да и ощупывает боковой карман, желая удостовериться: цело ли его сокровище. В это время
капитан любезным жестом зовет его на мостик и, когда Володя взбегает, говорит ему, указывая на маяк...
Просвистали подвахтенных вниз. Но
капитан и старший штурман оставались на мостике, серьезные и слегка возбужденные,
посматривая на окутанное туманом море.
И многие, в том числе Ашанин, в недоумении
смотрели на
капитана, не догадываясь, за что можно было бы обвинить такого хорошего моряка.
Но бухта была закрытая, большая и глубокая, и отстаиваться в ней было безопасно. По крайней мере, Степан Ильич был в отличном расположении духа и, играя с доктором в кают-компании в шахматы, мурлыкал себе под нос какой-то мотив. Старший офицер, правда, часто выходил наверх
смотреть, как канаты, но скоро возвращался вниз успокоенный: цепи держали «Коршун» хорошо на якорях. Не тревожился и
капитан, хотя тоже частенько показывался на мостике.
На мостике были и
капитан и старший офицер, и оба напряженно
смотрели в бинокли. А Невзоров тем временем нервно, нетерпеливо и, казалось, с раздражением виноватого человека командовал, распоряжаясь работами и поторапливая людей.
Ашанин взглянул на адмирала. Тот, видимо, доволен, и глаза его, недавно страшные, выпученные глаза, не мечут молний, они
смотрят весело и добродушно. И Володя слышит, как адмирал говорит
капитану самым приветливым тоном...
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь,
капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь!
Посмотрим, кто кого!
— Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас
смотрели в каком-то остолбенении.
— Пожалуй! — сказал
капитан,
посмотрев выразительно на Грушницкого, который кивнул головой в знак согласия.
Напрасно
капитан делал ему разные знаки, — Грушницкий не хотел и
смотреть.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, —
посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!