—
Говорят про вас, — продолжал Серебряный, — что вы бога забыли, что не осталось в вас ни души, ни совести. Так покажите ж теперь, что врут люди, что есть у вас и душа и совесть. Покажите, что коли пошло на то, чтобы стоять за Русь да за веру, так и вы постоите не хуже стрельцов, не хуже опричников!
Неточные совпадения
— Слыхал я
про это, — сказал князь, — мало ли что люди
говорят. Да теперь не время разбирать, бери, что бог послал.
У кого была какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он слова
про царя
говорил, будто хана или короля подымает.
— Боярин, вспомни, что ты сам
говорил про Курбского. Нечестно русскому боярину прятаться от царя своего.
Стара была его мамка. Взял ее в Верьх еще блаженной памяти великий князь Василий Иоаннович; служила она еще Елене Глинской. Иоанн родился у нее на руках; у нее же на руках благословил его умирающий отец.
Говорили про Онуфревну, что многое ей известно, о чем никто и не подозревает. В малолетство царя Глинские боялись ее; Шуйские и Бельские старались всячески угождать ей.
—
Говори, — сказал он, обращаясь грозно к Малюте, —
говори, что знаешь
про Володимира Андреича!
— Воля твоя, атаман, ты
про него
говоришь, как
про чудо какое, а нам что-то не верится. Уж молодцеватее тебя мы не видывали!
— И слухом не слыхал, и видом не видал, родимые! — сказал он, — и не знаю,
про какого коня,
про какую боярыню
говорите!
— Дедушка! — закричал ему вслед Михеич, — да скажи мне толком,
про каких ты людей
говоришь,
про какую птицу?
— Ну, за это люблю. Иди куда поведут, а не спрашивай: кудь? Расшибут тебе голову, не твое дело,
про то мы будем знать, а тебе какая нужда! Ну, смотри ж, взялся за гуж, не
говори: не дюж; попятишься назад, раком назову!
— Что знаешь ты
про них?
Говори! — сказал Иоанн.
— Да вишь ты, они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене сидят. Ты
про князя не
говори, неравно, атаман услышит, сохрани бог!
— И подлинно не жалеешь, — сказал Серебряный, не в силах более сдержать своего негодования, — коли все то правда, что
про тебя
говорят…
— А что же
про меня
говорят? — подхватил Басманов, лукаво прищурясь.
— Ну, не сердись, не сердись, Никита Романыч! Сядь сюда, пообедай со мной, ведь я не пес же какой, есть и хуже меня; да и не все то правда, что
про меня
говорят; не всякому слуху верь. Я и сам иногда с досады на себя наклеплю!
— Скаредное дело! — повторил Басманов, перемогая злобу и скрывая ее под видом удивления. — Да ты забыл,
про кого я тебе
говорю. Разве ты мыслишь к Вяземскому или к Малюте?
— Гром божий на них и на всю опричнину! — сказал Серебряный. — Пусть только царь даст мне
говорить, я при них открыто скажу все, что думаю и что знаю, но шептать не стану ему ни
про кого, а кольми паче с твоих слов, Федор Алексеич!
—
Говори! — закричал Вяземский, схватив мельника за горло и таща его к колесу, —
говори, что вы
про меня толковали? И он перегнул старика над самым шумом.
— Эх, конь! —
говорил он, топая ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог не послал! Что бы, — прибавил он
про себя, — что бы было в ту пору этому седоку, как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который конь тебе боле по сердцу?
Я сначала не понял, что за птица и что за Далмат такой; только уже после, когда показал он мне боярыню-то, тогда уж смекнул, что он
про нее
говорил.
— В мою очередь, спасибо тебе, князь, — сказал он. — Об одном прошу тебя: коли ты не хочешь помогать мне, то, по крайней мере, когда услышишь, что
про меня
говорят худо, не верь тем слухам и скажи клеветникам моим все, что
про меня знаешь!
— Уж об этом не заботься, Борис Федорыч! Я никому не дам
про тебя и помыслить худо, не только что
говорить. Мои станичники и теперь уже молятся о твоем здравии, а если вернутся на родину, то и всем своим ближним закажут. Дай только бог уцелеть тебе!
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он
говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них,
говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых нет матери, называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор
говорит! Как же не темные, когда я и гадаю
про себя всегда на трефовую даму?
— Слушаем, батюшка Петр Петрович! —
говорили проученные глуповцы; но
про себя думали:"Господи! того гляди, опять город спалит!"
— Мы не
про то
говорим, чтоб тебе с богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда тебе, гунявому, на́бога лезти! а ты вот что скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича помирать должны?
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные слова на ухо
говорить. Долго они шептались, а
про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор
говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».