Неточные совпадения
— Дружинка-то? Этот наш! Этот праведник! Только
голова у него непоклонная! у, какая непоклонная! А скоро поклонится, скоро поклонится, да
уж и не подымется!
Боярин Морозов
уже с час, как отдыхал в своей опочивальне. Елена с сенными девушками сидела под липами на дерновой скамье, у самого частокола. На ней был голубой аксамитный летник с яхонтовыми пуговицами. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие же серьги висели по самые плечи;
голову покрывал кокошник с жемчужными наклонами, а сафьянные сапожки блестели золотою нашивкой.
Я чаю,
уж слетела с него
голова!
— Не поздно, государь, — сказал Годунов, возвращаясь в палату. — Я велел подождать казнить Серебряного. На милость образца нет, государь; а мне ведомо, что ты милостив, что иной раз и присудишь и простишь виноватого. Только
уже Серебряный положил
голову на плаху, палач, снём кафтан, засуча рукава, ждет твоего царского веления!
— Подойди сюда, князь! — сказал Иоанн. — Мои молодцы исторопились было над тобой. Не прогневайся. У них
уж таков обычай, не посмотря в святцы, да бух в колокол! Того не разочтут, что казнить человека всегда успеешь, а слетит
голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя на тот свет; не у кого было б и про Хомяка спросить. Поведай-ка, за что ты напал на него?
Теперь Онуфревне добивал чуть ли не десятый десяток. Она согнулась почти вдвое; кожа на лице ее так сморщилась, что стала походить на древесную кору, и как на старой коре пробивается мох, так на бороде Онуфревны пробивались волосы седыми клочьями. Зубов у нее давно
уже не было, глаза, казалось, не могли видеть,
голова судорожно шаталась.
Далее двое молодцов тузили друг друга по
голове кулаками. Игра состояла в том, что кто-де из нас первый попросит пощады. И ни одному не хотелось просить ее.
Уже оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки не переставали стучать о
головы, словно молоты о наковальни.
Один опричник,
уже занесший саблю на князя, упал с раздробленною
головой, а над трупом его явился Ванюха Перстень, махая окровавленным чеканом.
На
голове ее
уже не было кокошника.
— Боярыня, лебедушка моя, — сказал он с довольным видом, — да благословит тебя прещедрый господь и московские чудотворцы! Нелегко мне укрыть тебя от княжеских людей, коль, неравно, они сюда наедут! Только
уж послужу тебе своею
головою, авось бог нас помилует!
— Это что? — вскричал Михеич, проснувшись
уже на
голой земле, — кто это дерется? смотри, тетка твоя…
— Нет, — отвечал Коршун, — я не к тому вел речь.
Уж если такая моя доля, чтобы в Слободе
голову положить, так нечего оставаться. Видно, мне так на роду написано. А вот к чему я речь вел. Знаешь ли, атаман, на Волге село Богородицкое?
Перстень хотя досадовал на себя, что сам предложил эту сказку, но, не зная, до какой степени она
уже известна Иоанну, решился, очертя
голову, начать свой рассказ, ничего не выкидывая.
— Будет! — прервал его Малюта, — посмотрим, что ты запоешь, как станут тебя с дыбов рвать, на козел подымать! Да кой прах! — продолжал он, вглядываясь в Коршуна, — я где-то
уже видал эту кудластую
голову!
Поехал я искать Адрагана; шесть ден промучился; стало мне
уж вокруг шеи неловко; думаю, придется проститься с
головой.
— Пусть только скажет, — закричали разбойники, —
уж послужим ему нашими
головами!
— Будешь доволен, боярин, — говорил ему мельник, утвердительно кивая
головою, — будешь доволен, батюшка! Войдешь опять в царскую милость, и чтобы гром меня тут же прихлопнул, коли не пропадет и Вяземский, и все твои вороги! Будь спокоен,
уж противу тирлича-травы ни один не устоит!
— Борис, — сказал он Годунову, — тому скоро два года, я боярина Дружину за такой же ответ выдал тебе
головою. Но, видно, мне пора изменить мой обычай. Должно быть,
уж не мы земским, а земские нам будут указывать! Должно быть,
уж я и в домишке моем не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и бежать с людишками моими куда-нибудь подале! Прогонят они меня отсюда, калику перехожего, как от Москвы прогнали!
Но последние казни
уже достаточно насытили Иоанна; несколько лишних
голов не могли ничего прибавить к его удовлетворению, ни возбудить в нем уснувшую на время жажду крови.
И Михеич опять опасливо посмотрел на царских телохранителей, но тот же час подумал про себя: «Эх, тетка их подкурятина!
Уж погублю свою
голову, а очищу перед царем господина моего!»
Все опричники с завистью посмотрели на Серебряного; они
уже видели в нем новое возникающее светило, и стоявшие подале от Иоанна
уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им на
голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.
Через несколько часов лес начал редеть. Меж деревьями забелела каменная ограда, и на расчищенной поляне показался монастырь. Он не стоял, подобно иным обителям, на возвышенном месте. Из
узких решетчатых окон не видно было обширных монастырских угодий, и взор везде упирался лишь в
голые стволы и мрачную зелень сосен, опоясывавших тесным кругом ограду. Окрестность была глуха и печальна; монастырь, казалось, принадлежал к числу бедных.
Воспрянув духом после известия, привезенного Строгоновыми, Иоанн смотрел не так
уже мрачно, и на устах его даже появлялась улыбка, когда он обращался к Годунову с каким-нибудь замечанием. Но лицо его сильно постарело, морщины сделались глубже, на
голове осталось мало волос, а из бороды они вылезли вовсе.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. —
Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой
голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем и совершенно выцветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает им бойко и далеко летать; все утиные выводки поднялись; молодые несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все — утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней: под серыми перьями на шее и
голове уже идут глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат, а на зобу — темно-багряные перышки; не выбились наружу, но уже торчат еще не согнутые, а прямые, острые, как шилья, темные косицы в хвосте.
Неточные совпадения
Голос Хлестакова. Да, я привык
уж так. У меня
голова болит от рессор.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а
уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою
голову и на твою важность!
Едва увидел он массу воды, как в
голове его
уже утвердилась мысль, что у него будет свое собственное море.
— Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р,
уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою
голову бесталанную!
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел
уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть
головы и немедленно проглотил.