Неточные совпадения
—
Ну, добро, старик, только смотри, коли ты меня морочишь, лучше бы тебе на свет не родиться. Еще не выдумано, не придумано
такой казни, какую я найду тебе!
—
Ну, коли не хочешь наряжаться, боярыня,
так не поиграть ли нам в горелки или в камешки? Не хочешь ли рыбку покормить или на качелях покачаться? Или уж не спеть ли тебе чего?
—
Так это ты, Максимушка, охаиваешь суд мой, — сказал Иоанн, посматривая с недоброю улыбкой то на отца, то на сына. —
Ну, говори, Максимушка, почему суд мой тебе не по сердцу?
— Вот как! — сказал Иоанн насмешливо. —
Так ты, Максимушка, меня осилить хочешь? Вишь, какой богатырь!
Ну где мне, убогому, на тебя! Что ж, не хочешь быть опричником, я, пожалуй, велю тебя в зорники вписать!
—
Ну, что, батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой голос, — что с тобой сталось? Захворал, что ли?
Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не попаду, да тебя отмолю!
— Нечего делать, — сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право!
Ну,
так и быть, даст бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь, государь, я тебя с ребятами до дороги провожу. Совестно мне, государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
—
Ну ж, смотрите! Теперь чтоб никто не смел его обидеть, а как приедем домой,
так уж Григорий Лукьяныч припомнит ему свою оплеуху, а я мои плети!
— А вот посмотрим, родимые! Эх, батюшки-светы! Да кто ж это
так секанул-то его? Вот будь на полвершка пониже, как раз бы висок рассек!
Ну, соблюл его бог! А здесь-то? Плечо мало не до кости прорубано! Эх, должно быть, ловок рубиться, кто
так хватил его милость!
— Вишь, куда заехали, — сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто
такой придет, какого даст совета?
Ну, а коли, не дай бог, кто-нибудь
такой придет, что… тьфу! С нами крестная сила! Дал бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
— Гм! — сказал Перстень, садясь на скамью, —
так царь не велел повесить Малюту? Как же
так?
Ну, про то знает его царская милость. Что ж ты думаешь делать?
—
Ну,
ну, уж и отходную затянул! Еще, может, князь твой и не в тюрьме. Тогда и плакать нечего; а коли в тюрьме,
так дай подумать… Слободу-то я хорошо знаю; я туда прошедшего месяца медведя водил, и дворец знаю, все высмотрел; думал себе: когда-нибудь пригодится!.. Постой, дай поразмыслить…
—
Ну нет
так нет! — сказал Перстень. — Подождем утра, авось что другое придумаем, утро вечера мудренее! А теперь, ребятушки, пора бы и соснуть! Кто может богу молиться, молись, а кто не может,
так ложись!
—
Ну,
так уже вволю полежано, и вставать пора, Митька! — сказал Перстень, толкая под бок Митьку.
—
Так это вы, — сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что с царем говорили! Бояре еще и теперь вам смеются.
Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет государь ваших сказок послушать!
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья! Как твоя милость здравствует?
Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда пропал!
Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить.
Ну, слава богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
—
Так вот что они затевают! — сказал он. — А я уж давно прислушиваюсь, что они там голосят. Вишь, как расходились, вражьи дети! Теперь их сам черт не уймет!
Ну, князь, нечего делать, вышло по-твоему; не держу тебя доле: вольному воля, ходячему путь! Выйди к ним, скажи, что ведешь их на Слободу!
— Постой, князь, — сказал Поддубный, — мы ему развяжем язык! Давай-ка, Хлопко, огоньку.
Так.
Ну что, будешь говорить?
—
Ну, братцы, — шепнул Перстень остальным товарищам, — ползите за мной под нехристей, только чур осторожно. Вишь, их всего-то человек двадцать, а нас девятеро; на каждого из вас будет по два, а я на себя четырех беру. Как послышите, что Решето взвизгнул,
так всем разом и загикать да прямо на них! Готовы, что ли?
— А где ему, — продолжал Басманов, как бы подстрекаемый к большей наглости, — где ему найти слугу краше меня? Видал ли ты
такие брови, как у меня? Чем эти брови не собольи? А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право,
ну шелк!
— А ведь ты опять поверил мне, князь! Ты подумал, я и вправду расхныкался! Эх, Никита Романыч, легко ж тебя провести!
Ну, выпьем же теперь про наше знакомство. Коли поживем вместе, увидишь, что я не
такой, как ты думал!
—
Ну, ничего
так ничего! — И Перстень уже было отошел, как Митька, собравшись с духом, сказал протяжно...
—
Ну,
так и быть! — сказал опричник, — назад уж не пролезете; стойте здесь; только чур вперед не подаваться, башку раскрою!
— А вас, за то, что вы сами на мою волю отдались, я,
так и быть, помилую. Выкатить им пять бочек меду на двор!
Ну что? Довольна ты, старая дура?
— Вот как! — сказал Иоанн и снял руку с плеча Серебряного, — это значит, мы не угодны его княжеской милости! Должно быть, с ворами оставаться честнее, чем быть моим оружничим!
Ну что ж, — продолжал он насмешливо, — я никому в дружбу не набиваюсь и никого насильно не держу. Свыклись вместе,
так и служите вместе! Доброго пути, разбойничий воевода!