Неточные совпадения
Хороводы пели то оба вместе, то очередуясь, разговаривали
один с
другим и перекидывались шуточною бранью.
Потом, взявшись за руки, девки и парни кружились вокруг жениха и невесты, сперва в
одну, потом в
другую сторону. Жених выпил пиво, съел пироги, изъездил коня и выгоняет свою родню.
— Это самое питательное дело!.. — сказал Михеич, возвращаясь с довольным видом к князю. — Оно, с
одной стороны, и безобидно, а с
другой — и памятно для них будет!
Ехали лесом.
Один из незнакомцев затянул песню,
другой стал подтягивать.
— У меня имя не
одно, — отвечал младший из незнакомцев. — Покамест я Ванюха Перстень, а там, может, и
другое прозвание мне найдется.
— Вижу, будто сабли трутся
одна о
другую, а промеж них как золотые гривны!
На Яузе и на Неглинной вертелись десятками мельничные колеса,
одно подле
другого.
Ко двору примыкали с
одной стороны домовая каменная церковь, с
другой — пространный сад, окруженный дубовым частоколом, из-за которого подымались красивые качели также с узорами и живописью.
В это время два всадника показались на улице.
Один из них, в кармазинном кафтане с золотыми кистями и в белой парчовой шапке, из-под которой вилися густые русые кудри, обратился к
другому всаднику.
И, вскочив на ноги, Дуняша уперла
одну руку в бок,
другую подняла кверху, перегнулась на сторону и, плавно подвигаясь, запела...
— Говоришь, а сама не знаешь! — перебила ее
другая девушка. — Какие под Москвой русалки! Здесь их нет и заводу. Вот на Украине, там
другое дело, там русалок гибель. Сказывают, не
одного доброго молодца с ума свели. Стоит только раз увидеть русалку, так до смерти все по ней тосковать будешь; коли женатый — бросишь жену и детей, коли холостой — забудешь свою ладушку!
— А помнишь ли, Никитушка, — продолжал он, обняв князя
одною рукой за плеча, — помнишь ли, как ты ни в какой игре обмана не терпел? Бороться ли с кем начнешь али на кулачках биться, скорей дашь себя на землю свалить, чем подножку подставишь или что против уговора сделаешь. Все, бывало, снесешь, а уж лукавства ни себе, ни
другим не позволишь!
Князь отвечал обоим поклонами и осушил кубок. Елена не взглянула на Серебряного. Длинные ресницы ее были опущены. Она дрожала, и кубки на подносе звенели
один о
другой.
Елена принадлежала
другому, но она любила
одного Серебряного.
«Нет, — подумал он, — да будет мне стыдно, если я хотя мыслию оскорблю
друга отца моего!
Один бесчестный платит за хлеб-соль обманом,
один трус бежит от смерти!»
Проходили также слепые гусляры и сказочники, с гуслями на плечах и держась
один за
другого.
Въехав в Слободу, Серебряный увидел, что дворец, или монастырь, государев отделен от прочих зданий глубоким рвом и валом. Трудно описать великолепие и разнообразие этой обители. Ни
одно окно не походило на
другое, ни
один столб не равнялся с
другим узорами или краской. Множество глав венчали здание.
Они теснились
одна возле
другой, громоздились
одна на
другую, и сквозили, и пузырились. Золото, серебро, цветные изразцы, как блестящая чешуя, покрывали дворец сверху донизу. Когда солнце его освещало, нельзя было издали догадаться, дворец ли это, или куст цветов исполинских, или то жар-птицы слетелись в густую стаю и распустили на солнце свои огненные перья?
Очаровательный вид этот разогнал на время черные мысли, которые не оставляли Серебряного во всю дорогу. Но вскоре неприятное зрелище напомнило князю его положение. Они проехали мимо нескольких виселиц, стоявших
одна подле
другой. Тут же были срубы с плахами и готовыми топорами. Срубы и виселицы, скрашенные черною краской, были выстроены крепко и прочно, не на день, не на год, а на многие лета.
Один удар медвежьей лапы свалил князя на землю,
другой своротил бы ему череп, но, к удивлению своему, князь не принял второго удара и почувствовал, что его обдала струя теплой крови.
— Скажи, боярин, — спросил он, — кто этот высокий кудрявый, лет тридцати, с черными глазами? Вот уж он четвертый кубок осушил,
один за
другим, да еще какие кубки! Здоров он пить, нечего сказать, только вино ему будто не на радость. Смотри, как он нахмурился, а глаза-то горят словно молонья. Да что он, с ума сошел? Смотри, как скатерть поясом порет!
Молился он о тишине на святой Руси, молился о том, чтоб дал ему господь побороть измену и непокорство, чтобы благословил его окончить дело великого поту, сравнять сильных со слабыми, чтобы не было на Руси
одного выше
другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял
один надо всеми, аки дуб во чистом поле!
Была уже ночь, когда Малюта, после пытки Колычевых, родственников и
друзей сведенного митрополита, вышел наконец из тюрьмы. Густые тучи, как черные горы, нависли над Слободою и грозили непогодой. В доме Малюты все уже спали. Не спал
один Максим. Он вышел навстречу к отцу.
Малюта вышел. Оставшись
один, Максим задумался. Все было тихо в доме; лишь на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на стене, и они, ударяя
одна о
другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела в верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед дверью, за которою покоилась мать его.
Теперь мысль об аде, оживленная наступающею грозой и пророческим голосом Онуфревны, проняла его насквозь лихорадочною дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали
один о
другой.
Далее двое молодцов тузили
друг друга по голове кулаками. Игра состояла в том, что кто-де из нас первый попросит пощады. И ни
одному не хотелось просить ее. Уже оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки не переставали стучать о головы, словно молоты о наковальни.
— Эй ты, пареная репа! — сказал
один разбойник, — взяли у тебя невесту, так из-за этого еще нечего киснуть!
другую найдешь!
Несколько человек подошли к нему и стали толкать его. Парень не знал, сердиться ли ему или нет; но
один толчок сильнее
других вывел его из сонного хладнокровия.
Вот проведал мой молодец, с чем бог несет судно. Не сказал никому ни слова, пошел с утра, засел в кусты, в ус не дует. Проходит час, проходит
другой, идут, понатужившись, лямочники, человек двенадцать,
один за
другим, налегли на ремни, да и кряхтят, высунув языки. Судишко-то, видно, не легонько, да и быстрина-то народу не под силу!
А мой молодец
одной рукой поймай бичеву, а
другой ухватись за дерево, да и останови судно...
— Князь Никита Романыч, много есть зла на свете. Не потому люди губят людей, что
одни опричники,
другие земские, а потому, что и те и
другие люди! Положим, я бы сказал царю; что ж из того выйдет? Все на меня подымутся, и сам царь на меня ж опалится!..
И Перстень исчез в кустах, уводя за собою коня. Разбойники
один за
другим пропали меж деревьев, а царевич сам-друг с Серебряным поехали к Слободе и вскоре встретились с отрядом конницы, которую вел Борис Годунов.
Изговоря речь, Вяземский заложил
одну руку за кушак,
другою погладил бороду, приосанился и, устремив на Морозова орлиные глаза, ожидал его ответа.
Но Морозов не услышал зловещего звона.
Другие мысли занимали его. Внутреннее чувство говорило Морозову, что ночной его оскорбитель пирует с ним за
одним столом, и боярин придумал наконец средство его открыть. Средство это, по мнению его, было надежно.
По Владимирской дороге тащились двое слепых,
один средних лет,
другой старик с седою кудрявою головой и длинною бородой.
На них были белые, изношенные рубахи, а на полотенцах, перекинутых через плечи крест-накрест, висели с
одной стороны мешок для сбирания милостыни, а с
другой — изодранный кафтан, скинутый по случаю жары.
Держась
один за
другого, они щупали землю высокими палками и часто спотыкались.
Пока толпа опричников могла их видеть, они держались
один за
другого и беспрестанно спотыкались, но лишь только поворот дороги скрыл их из виду, младший слепой остановился, оглянулся во все стороны и сказал товарищу...
Ты скажи еще, ты поведай мне: ночеся мне мало спалося, мало спалося, много сиделось: кабы два зверья сходилися,
один белый зверь,
другой серый зверь, промежду собой подиралися; кабы белый зверь одолеть хочет?“ Что ответ держал премудрый царь, премудрый царь Давид Евсиевич: „Ах ты гой еси, Володимер-царь, Володимер Володимерыч!
Лишь сквозь
одно окно, менее
других заслоненное зеленью, косые столбы света падали на стенное изображение Страшного суда.
Сильно подействовали на толпу слова Серебряного. Проняла мужественная речь не
одно зачерствелое сердце, не в
одной косматой груди расшевелила любовь к родине. Старые разбойники кивнули головой, молодые взглянули
друг на
друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.
— Видишь, князь, этот косогор? — продолжал атаман. — Как дойдешь до него, будут вам их костры видны. А мой совет — ждать вам у косогора, пока не услышите моего визга. А как пугну табун да послышится визг и крик, так вам и напускаться на нехристей; а им деться некуды; коней-то уж не будет; с
одной стороны мы, с
другой пришла речка с болотом.
Теснимые с
одной стороны пожаром, с
другой — дружиной Серебряного, враги не успели опомниться и кинулись к топким берегам речки, где многие утонули.
Люди Басманова и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались в плен,
другие бежали. Максиму вырыли могилу и похоронили его честно. Между тем Басманов велел раскинуть на берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его,
один из начальных людей рати, доложил Серебряному, что боярин бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
— Живей! — кричал Басманов и, схватив две серебряные стопы, начал стучать ими
одна о
другую. — Живей, соколы! Живей, бесовы дети! Я вас, разбойники!
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не
одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе
другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела, чтобы царь и его и вас не простил!
— Ничаво! — отвечал лениво Митька, почесывая
одною рукой затылок,
другою поясницу.
— Спасибо тебе, государь, — сказал он, — спасибо за твою хлеб-соль! Спасибо, что выгоняешь слугу своего, как негодного пса! Буду, — прибавил он неосторожно, — буду хвалиться на Руси твоею лаской! Пусть же
другие послужат тебе, как служила Федора! Много грехов взял я на душу на службе твоей,
одного греха не взял, колдовства не взял на душу!
Между стряпчими обеих сторон зачался спор.
Один утверждал, что суд окончен в пользу Морозова,
другой, что суда вовсе не было, потому что не было боя.
Митька взял медленно в руки
одну за
другой, осмотрел каждую и, перебрав все дубины, повернулся прямо к царю.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Одно плохо: иной раз славно наешься, а в
другой чуть не лопнешь с голоду, как теперь, например.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В
одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите две записки:
одну в богоугодное заведение Землянике, а
другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии
одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с
одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?