Неточные совпадения
Князя, вероятно, не убедили бы темные речи незнакомца, но гнев его успел простыть. Он рассудил, что скорая расправа
с злодеями немного принесет пользы, тогда как, предав их правосудию, он, может быть, откроет всю шайку этих загадочных грабителей. Расспросив подробно, где имеет пребывание ближний губной староста, он приказал старшему ратнику
с товарищами проводить туда пленных и объявил, что
поедет далее
с одним Михеичем.
— Боярин, — сказал он, — уж коли ты хочешь
ехать с одним только стремянным, то дозволь хоть мне
с товарищем к тебе примкнуться; нам дорога одна, а вместе будет веселее; к тому ж не ровен час, коли придется опять работать руками, так восемь рук больше четырех вымолотят.
— Вишь, боярин, — сказал незнакомец, равняясь
с князем, — ведь говорил я тебе, что вчетвером веселее
ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не боле, а там скоро и Москва!
Собралися мы в Думе и порешили
ехать все
с своими головами за государем, бить ему челом и плакаться.
— Что ты, князь? Теперь уж смерклось, а тебе
с лишком сто верст
ехать!
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще маленького. Отец твой покойный жил со мной рука в руку, душа в душу. Умер он, царствие ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит бог, не завидна! Коли
поедешь в Слободу, пропал ты, князь,
с головою пропал.
— Князь, — сказала она шепотом, — я слышала твой разговор
с Дружиной Андреичем, ты
едешь в Слободу… Боже сохрани тебя, князь, ты
едешь на смерть!
Игумен, то есть царь, обедал после, беседовал
с любимцами о законе, дремал или
ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
Этот день был исключением в Александровой слободе. Царь, готовясь
ехать в Суздаль на богомолье, объявил заране, что будет обедать вместе
с братией, и приказал звать к столу, кроме трехсот опричников, составлявших его всегдашнее общество, еще четыреста, так что всех званых было семьсот человек.
— Афанасий, — продолжал царь, — я этими днями
еду молиться в Суздаль, а ты ступай на Москву к боярину Дружине Морозову, спроси его о здоровье, скажи, что я-де прислал тебя снять
с него мою опалу… Да возьми, — прибавил он значительно, — возьми
с собой, для почету, поболе опричников!
— За то, государь, что сам он напал на безвинных людей среди деревни. Не знал я тогда, что он слуга твой, и не слыхивал до того про опричнину.
Ехал я от Литвы к Москве обратным путем, когда Хомяк
с товарищи нагрянули на деревню и стали людей резать!
— Атаман! — вскричал один разбойник, подбегая к Перстню и весь запыхавшись, — верст пять отсюда, по Рязанской дороге
едут человек двадцать вершников
с богатым оружием, все в золоченых кафтанах! Аргамаки и бахматы под ними рублей во сто каждый или боле!
И Перстень исчез в кустах, уводя за собою коня. Разбойники один за другим пропали меж деревьев, а царевич сам-друг
с Серебряным
поехали к Слободе и вскоре встретились
с отрядом конницы, которую вел Борис Годунов.
— Вяземский
едет ко мне? — сказал Морозов. — Что он, рехнулся? Да может, он
едет мимо. Ступай к воротам и подожди! А если он поворотит сюда, скажи ему, что мой дом не кружало, что опричников я не знаю и
с ними хлеба-соли не веду! Ступай!
— Ах ты чертов кум этакий! Провались ты и
с своею каморой! Вишь, чем потчевать вздумал! Ребята,
едем на постоялый двор! Далеко ль дотудова, старик?
Царь усмехнулся испугу слепых и
поехал опять в поле продолжать охоту, а слепые
с вожатым побрели по направлению Слободы.
— Добро, добро, — сказали сокольники, — в другой раз побалякаем
с вами. Теперь
едем кречета искать, товарища выручать. Не найдет Трифон Адрагана, быть ему без головы; батюшка-царь не шутит!
Когда придет тебе пора
ехать, я вместе
с братиею буду молиться, дабы, где ты ни пойдешь, бог везде исправил путь твой!
Максим полюбил добрых иноков. Он не замечал, как текло время. Но прошла неделя, и он решился
ехать. Еще в Слободе слышал Максим о новых набегах татар на рязанские земли и давно уже хотел вместе
с рязанцами испытать над врагами ратной удачи. Когда он поведал о том игумену, старик опечалился.
— Куда тебе
ехать, сын мой? — сказал он. — Мы все тебя любим, все к тебе привыкли. Кто знает, может, и тебя посетит благодать божия, и ты навсегда останешься
с нами! Послушай, Максим, не уезжай от нас!
Поехал я искать Адрагана; шесть ден промучился; стало мне уж вокруг шеи неловко; думаю, придется проститься
с головой.
Он простился
с сокольником и
поехал далее.
Уже
с добрый час
ехал Максим, как вдруг Буян поднял морду на ветер и замахал хвостом.
Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах,
с дубинами в руках. Они вели
с собой связанного Максима. Разбойник, которого он ударил саблей,
ехал на Максимовом коне. Впереди шел Хлопко, присвистывая и приплясывая. Раненый Буян тащился сзади.
— А вот, братцы, пошли мы
с утра по Рязанской дороге, остановили купца, стали обшаривать; а он нам говорит: «Нечего, говорит, братцы, взять
с меня! Я, говорит,
еду от Рязани, там всю дорогу заложила татарва, ободрали меня дочиста, не
с чем и до Москвы дотащиться».
За опричниками
ехал сам царь Иван Васильевич, верхом, в большом наряде,
с колчаном у седла,
с золоченым луком за спиною. Венец его шишака был украшен деисусом, то есть изображением на финифти спасителя, а по сторонам богородицы, Иоанна Предтечи и разных святых. Чепрак под ним блистал дорогими каменьями, а на шее у вороного коня вместо науза болталась собачья голова.
Рядом
с царем был виден царевич Иоанн, а позади
ехала толпа ближайших царедворцев, по три в ряд. За ними шло
с лишком триста человек осужденных на смерть. Скованные цепями, изнуренные пыткой, они
с трудом передвигали ноги, повинуясь понуждающим их опричникам.
Вот и
поехали мы
с нею в вотчину Дружины Андреича.
Несколько дней шел Серебряный
с своим отрядом. На одном ночлеге, откуда был поворот к девичьему монастырю, он оставил людей своих и
поехал один навстречу Михеичу, обещавшему привезти ему ответ от боярыни.
Молча сел он на коня; молча
поехал с Михеичем обратным путем по сосновому лесу.
На другой день отряд Никиты Романовича продолжал свой путь, углубляясь все далее в темные леса, которые,
с небольшими прогулами, соединялись
с Брянским дремучим лесом. Князь
ехал впереди отряда, а Михеич следовал за ним издали, не смея прерывать его молчание.