Неточные совпадения
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, —
а придешь и ты к нам. Да, так о
том, что ты спрашивал: перемены
нет, но жаль, что ты так давно не был.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не
то. Это не мое чувство,
а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого
нет жизни. И надо решить…
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта…
то есть
нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу,
а такие, как
та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие — такие же.
— Ну,
нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из
тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно.
А о сыне вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
— Да, я его знаю. Я не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд,
а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи:
то, что ему стыдно детей, и
то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «
Нет,
нет, она не простит», всё говорит он.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка,
а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на
то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я не понимаю, как
нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
—
Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не
то что удовольствие,
а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
— Да особенного ничего
нет,
а только
то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел ехать раньше,
а теперь не хочет уезжать, — улыбаясь сказала Варенька.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу
то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив,
то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не
то что слишком высоко,
а слишком низко. У нас
нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
—
То мы вне закона: рента ничего для нас не объяснит,
а, напротив, запутает.
Нет, вы скажите, как учение о ренте может быть…
Он настаивал на
том, что русский мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть,
а ее
нет, нужна палка,
а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
А так как
нет ничего неспособнее к соглашению, как разномыслие в полуотвлеченностях,
то они не только никогда не сходились в мнениях, но привыкли уже давно, не сердясь, только посмеиваться неисправимому заблуждению один другого.
— Если бы не было этого преимущества анти-нигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, — с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, — мы бы дали простор
тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам…
А что как
нет и целебной силы? — заключил он, высыпая аттическую соль.
—
Нет, — сказала Кити, покраснев, но
тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, — девушка может быть так поставлена, что не может без унижения войти в семью,
а сама…
—
Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей,
а остальные — содействовать их просвещению и счастью. Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть
тьма охотников, я не из их числа.
И мало
того: лет двадцать
тому назад он нашел бы в этой литературе признаки борьбы с авторитетами, с вековыми воззрениями, он бы из этой борьбы понял, что было что-то другое; но теперь он прямо попадает на такую, в которой даже не удостоивают спором старинные воззрения,
а прямо говорят: ничего
нет, évolution, подбор, борьба за существование, — и всё.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в
том, что сделала?
Нет,
нет и
нет. И если б опять
то же, сначала,
то было бы
то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга.
А других
нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
—
Нет, я чувствую и особенно теперь: ты виновата, — сказал он, прижав ее руку, — что это не
то. Я делаю это так, слегка. Если б я мог любить всё это дело, как я люблю тебя…
а то я последнее время делаю как заданный урок.
— Он? —
нет. Но надо иметь
ту простоту, ясность, доброту, как твой отец,
а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал на дело;
а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
—
Нет, лучше пробудьте завтра день,
а то Долли не видала мужа совсем,
а послезавтра поезжайте, — сказала Кити.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же
то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, —
а этого у меня
нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не будут его,
а чьи-то, кого-то
того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
— Я бы всегда чувствовала себя виноватою пред этими несчастными детьми, — сказала она. — Если их
нет,
то они не несчастны, по крайней мере,
а если они несчастны,
то я одна в этом виновата.
— Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить,
а это мне одно нужно.
А если этого
нет,
то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не можешь со своею чистотой понять всего
того, чем я страдаю.
—
Нет, право, я иногда жалею, что послушалась мама. Как бы хорошо было в деревне!
А то я вас всех измучала, и деньги мы тратим…
―
А, Алины-Надины. Ну, у нас места
нет.
А иди к
тому столу да занимай скорее место, ― сказал князь и, отвернувшись, осторожно принял тарелку с ухою из налимов.
— Чего я могу хотеть? Я могу хотеть только
того, чтобы вы не покинули меня, как вы думаете, — сказала она, поняв всё
то, чего он не досказал. — Но этого я не хочу, это второстепенно. Я хочу любви,
а ее
нет. Стало быть, всё кончено!
—
Нет, я не про
то спрашиваю,
а про настоящее. — Она хотела сказать Гельсингфорс; но не хотела сказать слово, сказанное Вронским.
«Да, надо ехать на станцию железной дороги,
а если
нет,
то поехать туда и уличить его».
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «
Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе,
а к
тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо станции.
«Это всё само собой, — думали они, — и интересного и важного в этом ничего
нет, потому что это всегда было и будет. И всегда всё одно и
то же. Об этом нам думать нечего, это готово;
а нам хочется выдумать что-нибудь свое и новенькое. Вот мы выдумали в чашку положить малину и жарить ее на свечке,
а молоко лить фонтаном прямо в рот друг другу. Это весело и ново, и ничего не хуже, чем пить из чашек».
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть,
а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается;
нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей,
то есть, пользе.
А здесь, можно сказать,
нет другого помышления, кроме
того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца,
а не
то чтобы из интереса.
А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы…
Нет, я не знаю,
а мне, право, нравится такая жизнь.
Аммос Федорович.
Нет, я вам скажу, вы не
того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко,
а оно себе мотает на ус.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест
нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, //
А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!