Неточные совпадения
—
Как придется. Да
вот возьми на расходы, — сказал
он, подавая десять рублей из бумажника. — Довольно будет?
—
Вот это всегда так! — перебил
его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права,
как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из
них свободу, а мы
вот только смеемся.
— Нет, ты постой, постой, — сказал
он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь
вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала
его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с
ним не может быть неловко.
Вот он, сказала она себе, увидав всю
его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула
ему в лицо,
как бы умоляя
его о пощаде, и подала руку.
— Да,
вот вам кажется! А
как она в самом деле влюбится, а
он столько же думает жениться,
как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что
он представляет жену, приседал на каждом слове. — А
вот,
как сделаем несчастье Катеньки,
как она в самом деле заберет в голову…
Он прикинул воображением места, куда
он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело.
Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой».
Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным,
как всегда, сном.
—
Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я
его не знаю, — прибавил
он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
—
Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился
он к жене садясь. — А ты
вот что, Катя, — прибавил
он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к
нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и
как тени ходят за ней?
— Только не изменяйте ничего. Оставьте всё
как есть, — сказал
он дрожащим голосом. —
Вот ваш муж.
— Я
вот что намерен сказать, — продолжал
он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю,
как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению,
какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так,
как можно было желать.
— A! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. —
Вот радостный-то гость! Ах,
как я рад тебе! — вскрикнул
он, узнав Степана Аркадьича.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше.
Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. —
Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь!
Как хорошо!
Вот бы
как я желал жить!
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом,
как бы желая продлить удовольствие и
как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не
ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Пожалуйте, лес мой, — проговорил
он, быстро перекрестившись и протягивая руку. — Возьми деньги, мой лес.
Вот как Рябинин торгует, а не гроши считать, — заговорил
он, хмурясь и размахивая бумажником.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к
нему и с восторженною улыбкой любви глядя на
него, — я —
как голодный человек, которому дали есть. Может быть,
ему холодно, и платье у
него разорвано, и стыдно
ему, но
он не несчастлив. Я несчастлива? Нет,
вот мое счастье…
— О да! — отвечал Алексей Александрович. —
Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, — прибавил
он, взглянув в окно на подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. —
Какое щегольство! Прелесть! Ну, так поедемте и мы.
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали,
как вы больно мне делаете! Всё равно,
как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а
вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на
него радовались. А
он умер, умер, умер…
«
Как красиво! — подумал
он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой
его на середине неба. —
Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на
нем ничего не было — только две белые полосы. Да,
вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!»
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай
они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек,
какого только я знаю, и страстный игрок в крокет.
Вот вы увидите. И, несмотря на смешное
его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть,
как он выпутывается из этого смешного положения!
Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты
его сделал не так,
как надо.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный
им комок. — Где же с работниками вести дело? — сказал
он. — Раззор один.
Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем,
какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
— Меня очень занимает
вот что, — сказал Левин. —
Он прав, что дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое,
как у этого тихонького, или самое простое. Кто в этом виноват?
— Ну,
вот вам и гости приехали, не скучно будет, — сказала Агафья Михайловна, вставая и направляясь к двери. Но Левин перегнал ее. Работа
его не шла теперь, и
он был рад
какому бы то ни было гостю.
«
Вот положение! ― думал
он, ― Если б
он боролся, отстаивал свою честь, я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость…
Он ставит меня в положение обманщика, тогда
как я не хотел и не хочу этим быть».
Сколько раз
он говорил себе, что ее любовь была счастье; и
вот она любила
его,
как может любить женщина, для которой любовь перевесила все блага в жизни, ― и
он был гораздо дальше от счастья, чем когда
он поехал за ней из Москвы.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить
как можно больше детей.
Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился
он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя
ему крошечную рюмочку.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите
вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил
он улыбаясь. —
Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Ведь
вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои слова, —
какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что
его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина
его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать
их просвещению и счастью.
Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из
их числа.
— Ах! — вскрикнула она, увидав
его и вся просияв от радости. —
Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила
ему то «ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому
какое…
— Так
вот как, — начал Вронский, чтобы начать какой-нибудь разговор. — Так ты поселился здесь? Так ты всё занимаешься тем же? — продолжал
он, вспоминая, что
ему говорили, что Голенищев писал что-то…
— Да, удивительное мастерство! — сказал Вронский. —
Как эти фигуры на заднем плане выделяются!
Вот техника, — сказал
он, обращаясь к Голенищеву и этим намекая на бывший между
ними разговор о том, что Вронский отчаивался приобрести эту технику.
— Мне гораздо уж лучше, — сказал
он. —
Вот с вами я бы давно выздоровел.
Как хорошо! —
Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но,
как бы боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
—
Вот так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно,
он заметил, что во весь этот день больной хватал на себе и
как будто хотел сдергивать что-то.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это.
Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая,
как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в
нем найдешь для себя награду.
—
Как в тебе мало осталось военного! — сказал
ему Серпуховской. — Дипломат, артист,
вот этакое что-то.
— Третье, чтоб она
его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была!
Как ты думаешь, Долли?
— То есть
как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал
он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— Нет, я пойду, Долли, ты сиди, — сказал
он. Мы всё сделаем по порядку, по книжке. Только
вот,
как Стива приедет, мы на охоту уедем, тогда уж пропустим.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы
вот с
ним имеем самые жестокие намерения. —
Как же, maman,
они с тех пор не были в Москве. — Ну, Таня,
вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил
он. —
Как ты посвежела, Долленька, — говорил
он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
— Я, напротив, — продолжал Вронский, очевидно почему-то затронутый за живое этим разговором, — я, напротив,
каким вы меня видите, очень благодарен за честь, которую мне сделали,
вот благодаря Николаю Иванычу (
он указал на Свияжского), избрав меня почетным мировым судьей.
— Для тебя, для других, — говорила Анна,
как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я не жена;
он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу
его любовь?
Вот этим?
«
Вот что попробуйте, — не раз говорил
он, — съездите туда-то и туда-то», и поверенный делал целый план,
как обойти то роковое начало, которое мешало всему.
— Да
вот,
как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно.
Вот мужики тоже, посмотрю на
них другой раз:
как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может.
Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю,
как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта.
Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с
ним ami cochon [запанибрата] и просишь
его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из
него не сделаю;
он звал обедать, я не поеду к
нему; но
он наш, зачем же делать из
него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли
он баллотироваться. Это не делается.
—
Как я рада, что слышала Кознышева! Это стоит, чтобы поголодать. Прелесть!
Как ясно и слышно всё!
Вот у вас в суде никто так не говорит. Только один Майдель, и то
он далеко не так красноречив.
― Да
вот написал почти книгу об естественных условиях рабочего в отношении к земле, ― сказал Катавасов. ― Я не специалист, но мне понравилось,
как естественнику, то, что
он не берет человечества
как чего-то вне зоологических законов, а, напротив, видит зависимость
его от среды и в этой зависимости отыскивает законы развития.
―
Вот я завидую вам, что у вас есть входы в этот интересный ученый мир, ― сказал
он. И, разговорившись,
как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный
ему французский язык. ― Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
― Ах,
как же! Я теперь чувствую,
как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель,
как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик.
Вот я читаю ―
он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре ― требуют от Миши, и это так трудно… Ну
вот объясните мне. Здесь
он говорит…