Неточные совпадения
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее
от домашних забот, которые обступали ее, как только она
выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она
выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
— Счет! — крикнул он и
вышел в соседнюю залу, где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил с ним в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же в разговоре с адъютантом Облонский почувствовал облегчение и отдохновение
от разговора с Левиным, который вызывал его всегда на слишком большое умственное и душевное напряжение.
Как только старый князь отвернулся
от него, Левин незаметно
вышел, и последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому на его вопрос о бале.
Но хотя Вронский и не подозревал того, что говорили родители, он,
выйдя в этот вечер
от Щербацких, почувствовал, что та духовная тайная связь, которая существовала между ним и Кити, утвердилась нынешний вечер так сильно, что надо предпринять что-то.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо,
от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она
вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже
выходили из вагона, вдруг несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ
от поезда бежал назад.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко
от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату
выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна
вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась
от нее и весело заговорила с другою дамой.
«Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее,—думал Левин,
вышедши от Щербацких и пешком направляясь к брату.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный
от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда
выйдет вперед, к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям,
от которых только что
вышли.
Вронский еще раз окинул взглядом прелестные, любимые формы лошади, дрожавшей всем телом, и, с трудом оторвавшись
от этого зрелища,
вышел из барака.
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло
от этого
выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не
от сердца. Какое мне дело было до чужого человека? И вот
вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Я приехал, но поздно. Виноват, — прибавил он и обратился к адъютанту, — пожалуйста,
от меня прикажите раздать, сколько
выйдет на человека.
Вронский был в эту зиму произведен в полковники,
вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа
от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Но это было к лучшему, потому что,
выйдя в столовую, Степан Аркадьич к ужасу своему увидал, что портвейн и херес взяты
от Депре, а не
от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее к Леве, направился опять в гостиную.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла
от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо
вышел из комнаты.
«Нет, это не может так оставаться», решительно сказал себе Алексей Александрович,
выйдя от жены.
Еще Бетси не успела
выйти из залы, как Степан Аркадьич, только что приехавший
от Елисеева, где были получены свежие устрицы, встретил ее в дверях.
Когда Степан Аркадьич
вышел из комнаты зятя, он был тронут, но это не мешало ему быть довольным тем, что он успешно совершил это дело, так как он был уверен, что Алексей Александрович не отречется
от своих слов.
Отказаться
от лестного и опасного назначения в Ташкент, по прежним понятиям Вронского, было бы позорно и невозможно. Но теперь, не задумываясь ни на минуту, он отказался
от него и, заметив в высших неодобрение своего поступка, тотчас же
вышел в отставку.
Когда Анна
вышла в шляпе и накидке и, быстрым движением красивой руки играя зонтиком, остановилась подле него, Вронский с чувством облегчения оторвался
от пристально устремленных на него жалующихся глаз Голенищева и с новою любовию взглянул на свою прелестную, полную жизни и радости подругу.
Больной удержал в своей руке руку брата. Левин чувствовал, что он хочет что-то сделать с его рукой и тянет ее куда-то. Левин отдавался замирая. Да, он притянул ее к своему рту и поцеловал. Левин затрясся
от рыдания и, не в силах ничего выговорить,
вышел из комнаты.
Он еще занимал важное место, он был членом многих комиссий и комитетов; но он был человеком, который весь
вышел и
от которого ничего более не ждут.
Обед был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы
выйти в маленькую столовую, как приехал Тушкевич с поручением к Анне
от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила извинить, что она не приехала проститься; она нездорова, но просила Анну приехать к ней между половиной седьмого и девятью часами. Вронский взглянул на Анну при этом определении времени, показывавшем, что были приняты меры, чтоб она никого не встретила; но Анна как будто не заметила этого.
Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный
от ложи Анны пролет партера, он,
выходя, столкнулся с бывшим полковым командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Ласка подскочила к нему, поприветствовала его, попрыгав, спросила у него по-своему, скоро ли
выйдут те, но, не получив
от него ответа, вернулась на свой пост ожидания и опять замерла, повернув на бок голову и насторожив одно ухо.
И Долли, имевшая
от отца дар смешно рассказывать, заставляла падать
от смеха Вареньку, когда она в третий и четвертый раз, всё с новыми юмористическими прибавлениями, рассказывала, как она, только что собралась надеть новые бантики для гостя и
выходила уж в гостиную, вдруг услыхала грохот колымаги.
Она
вышла на середину комнаты и остановилась пред Долли, сжимая руками грудь. В белом пенюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую
от волнения Долли.
Несколько раз он повторял слова: «служил сколько было сил, верой и правдой, ценю и благодарю», и вдруг остановился
от душивших его слез и
вышел из залы.
― Я думаю, что
выслать его за границу всё равно, что наказать щуку, пустив ее в воду, ― сказал Левин. Уже потом он вспомнил, что эта, как будто выдаваемая им за свою, мысль, услышанная им
от знакомого, была из басни Крылова и что знакомый повторил эту мысль из фельетона газеты.
Если же назначение жалованья отступает
от этого закона, как, например, когда я вижу, что
выходят из института два инженера, оба одинаково знающие и способные, и один получает сорок тысяч, а другой довольствуется двумя тысячами; или что в директоры банков общества определяют с огромным жалованьем правоведов, гусаров, не имеющих никаких особенных специальных сведений, я заключаю, что жалованье назначается не по закону требования и предложения, а прямо по лицеприятию.
Но ему во всё это время было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не
выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или
от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
«Я ни в чем не виноват пред нею, — думал он. Если она хочет себя наказывать, tant pis pour elle». [тем хуже для нее».] Но,
выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло
от состраданья к ней.
Когда поезд подошел к станции, Анна
вышла в толпе других пассажиров и, как
от прокаженных, сторонясь
от них, остановилась на платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать.