Неточные совпадения
Левин вошел на приступки, разбежался сверху сколько мог и пустился вниз, удерживая
в непривычном движении равновесие руками. На последней ступени он зацепился, но, чуть дотронувшись до льда рукой, сделал сильное движение, справился и смеясь покатился
дальше.
— Ты не
в постели? Вот чудо! — сказала она, скинула башлык и не останавливаясь пошла
дальше,
в уборную. — Пора, Алексей Александрович, — проговорила она из-за двери.
В этот день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и та скачка,
в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому, то он только так приедет, и приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому решил ехать
дальше, приказав кучеру не жалеть тройки.
Чувство предстоящей скачки всё более и более охватывало его по мере того, как он въезжал
дальше и
дальше в атмосферу скачек, обгоняя экипажи ехавших с дач и из Петербурга на скачки.
Он чувствовал, что махает из последних сил, и решился просить Тита остановиться. Но
в это самое время Тит сам остановился и, нагнувшись, взял травы, отер косу и стал точить. Левин расправился и, вздохнув, оглянулся. Сзади его шел мужик и, очевидно, также устал, потому что сейчас же, не доходя Левина, остановился и принялся точить. Тит наточил свою косу и косу Левина, и они пошли
дальше.
— Последнюю, батюшка! — прокричал малый, придерживая лошадь, и улыбаясь оглянулся на веселую, тоже улыбавшуюся румяную бабу, сидевшую
в тележном ящике, и погнал
дальше.
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных
в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала
дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там
дальше в самом деле, никто не хочет знать. Знаете,
в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
Они были дружны с Левиным, и поэтому Левин позволял себе допытывать Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь; но всегда это было тщетно. Каждый раз, как Левин пытался проникнуть
дальше открытых для всех дверей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть-заметный испуг выражался
в его взгляде, как будто он боялся, что Левин поймет его, и он давал добродушный и веселый отпор.
Сколько раз он говорил себе, что ее любовь была счастье; и вот она любила его, как может любить женщина, для которой любовь перевесила все блага
в жизни, ― и он был гораздо
дальше от счастья, чем когда он поехал за ней из Москвы.
— Глупо! Не попал, — проговорил он, шаря рукой за револьвером. Револьвер был подле него, — он искал
дальше. Продолжая искать, он потянулся
в другую сторону и, не
в силах удержать равновесие, упал, истекая кровью.
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки,
в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось
в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем
далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего
в синей дали?
Ревность Левина еще
дальше ушла. Уже он видел себя обманутым мужем,
в котором нуждаются жена и любовник только для того, чтобы доставлять им удобства жизни и удовольствия… Но, несмотря на то, он любезно и гостеприимно расспрашивал Васеньку об его охотах, ружье, сапогах и согласился ехать завтра.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого останавливался Левин
в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с бабами о детях и со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна
в 10 часов поехала
дальше.
Дарья Александровна вопросительно-робко смотрела на его энергическое лицо, которое то всё, то местами выходило на просвет солнца
в тени лип, то опять омрачалась тенью, и ожидала того, что он скажет
дальше; но он, цепляя тростью за щебень, молча шел подле нее.
Его обрадовала мысль о том, как легче было поверить
в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования
в Бога,
в творение,
в падение,
в искупление, чем начинать с Бога,
далекого, таинственного Бога, творения и т. д.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не
в силах итти
дальше, сошел с дороги
в лес и сел
в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
Неточные совпадения
Ему бы
в Питер надобно // До Комитета раненых. // Пеш до Москвы дотянется, // А
дальше как? Чугунка-то // Кусаться начала!
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя
в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо
в чернильницу, и чем
дальше макал, тем больше становилось оно ядовитым.
Хотя же и
дальше терпеть согласны, однако опасаемся: ежели все помрем, то как бы бригадир со своей Аленкой нас не оклеветал и перед начальством
в сумненье не ввел.
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом;
в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на
далекое пространство заливаемую
в весеннее время водой. Бред продолжался.
Множество низеньких домиков, разбросанных по берегу Терека, который разбегается все шире и шире, мелькали из-за дерев, а
дальше синелись зубчатою стеной горы, и из-за них выглядывал Казбек
в своей белой кардинальской шапке.