Неточные совпадения
— Я приказал прийти в то воскресенье, а до тех пор чтобы
не беспокоили
вас и себя понапрасну, — сказал он видимо приготовленную фразу.
— Что
вам нужно? — сказала она быстрым,
не своим, грудным голосом.
—
Вы мне гадки, отвратительны! — закричала она, горячась всё более и более. — Ваши слезы — вода!
Вы никогда
не любили меня; в
вас нет ни сердца, ни благородства!
Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой совсем! — с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
—
Не понимаю, что
вы делаете, — сказал Левин, пожимая плечами. — Как ты можешь это серьезно делать?
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к
вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что
вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Давно
не бывали у нас, сударь, — говорил катальщик, поддерживая ногу и навинчивая каблук. — После
вас никого из господ мастеров нету. Хорошо ли так будет? — говорил он, натягивая ремень.
— У
вас нет ничего неприятного? Впрочем, я
не имею права спрашивать, — быстро проговорил он.
— Отчего же?… Нет, у меня ничего нет неприятного, — отвечала она холодно и тотчас же прибавила: —
Вы не видели М-llе Linon?
— Неужели
вам не скучно зимою в деревне? — сказала она.
—
Не знаю. Это от
вас зависит, — сказал он и тотчас же ужаснулся своим словам.
— Но я только того и хотел, чтобы застать
вас одну, — начал он,
не садясь и
не глядя на нее, чтобы
не потерять смелости.
— Я сказал
вам, что
не знаю, надолго ли я приехал…. что это от
вас зависит…
— Что это от
вас зависит, — повторил он. — Я хотел сказать… я хотел сказать… Я за этим приехал… что… быть моею женой! — проговорил он,
не зная сам, что̀ говорил; но, почувствовав, что самое страшное сказано, остановился и посмотрел на нее.
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, —
вы всё это знаете, — у нас в Калужской деревне все мужики и все бабы всё пропили, что у них было, и теперь ничего нам
не платят. Что это значит?
Вы так хвалите всегда мужиков.
— Извините меня, графиня, — но я, право, ничего этого
не знаю и ничего
не могу
вам сказать, — сказал он и оглянулся на входившего вслед за дамой военного.
— Но надеюсь, граф, что
вы бы
не согласились жить всегда в деревне, — сказала графиня Нордстон.
—
Не знаю, я
не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так
не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна,
вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
—
Вы совсем
не допускаете возможности: — спросил он. — Почему же? Мы допускаем существование электричества, которого мы
не знаем; почему же
не может быть новая сила, еще нам неизвестная, которая….
— А потому, — перебил Левин, — что при электричестве каждый раз, как
вы потрете смолу о шерсть, обнаруживается известное явление, а здесь
не каждый раз, стало быть, это
не природное явление.
«Всех ненавижу, и
вас, и себя», отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему
не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
— А! — начал он радостно. — Давно ли? Я и
не знал, что ты тут. Очень рад
вас видеть.
Старый князь иногда ты, иногда
вы говорил Левину. Он обнял Левина и, говоря с ним,
не замечал Вронского, который встал и спокойно дожидался, когда князь обратится к нему.
Если
вы делаете вечера, так зовите всех, а
не избранных женишков.
— Да, вот
вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
— Ваш брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я
не узнал
вас, да и наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что
вы, верно,
не помните меня.
— Я
не знаю, на что
вы намекаете, maman, — отвечал сын холодно. — Что ж, maman, идем.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с
вами объехала вокруг света и
не соскучилась бы.
Вы одна из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста,
не думайте; нельзя же никогда
не разлучаться.
— Вероятно, это
вам очень наскучило, — сказал он, сейчас, на лету, подхватывая этот мяч кокетства, который она бросила ему. Но она, видимо,
не хотела продолжать разговора в этом тоне и обратилась к старой графине...
— Очень благодарю
вас. Я и
не видала, как провела вчерашний день. До свиданья, графиня.
— Странно, но есть. У Бобрищевых всегда весело, у Никитиных тоже, а у Межковых всегда скучно.
Вы разве
не замечали?
— По крайней мере, если придется ехать, я буду утешаться мыслью, что это сделает
вам удовольствие… Гриша,
не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, которою играл Гриша.
— Что ж, еще тур?
Вы не устали? — сказал Корсунский, слегка запыхавшись.
— Нет, я
не брошу камня, — отвечала она ему на что-то, — хотя я
не понимаю, — продолжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой покровительства обратилась к Кити. Беглым женским взглядом окинув ее туалет, она сделала чуть-заметное, но понятное для Кити, одобрительное ее туалету и красоте движенье головой. —
Вы и в залу входите танцуя, — прибавила она.
— Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. — Она сказала: разве
вы не танцуете с княжной Щербацкой?
— Я писал и
вам и Сергею Иванычу, что я
вас не знаю и
не хочу знать. Что тебе, что
вам нужно?
— Я нездоров, я раздражителен стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости человек, который ее
не знает?
Вы читали его статью? — обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
— Если хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я
не беру ни той, ни другой стороны.
Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.
—
Вы никогда прежде
не были в Москве? — сказал ей Константин, чтобы сказать что-нибудь.
— Да
не говори ей
вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за то, что она хотела уйти из дома разврата, никто
не говорил
вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! — вдруг вскрикнул он. — Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!
— Я
не знала, что
вы едете. Зачем
вы едете? — сказала она, опустив руку, которою взялась было за столбик. И неудержимая радость и оживление сияли на ее лице.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. —
Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где
вы, — сказал он, — я
не могу иначе.
— Хорошо ли
вы провели ночь? — сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на свой счет и узнать его или
не узнать, как ему будет угодно.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. —
Вы, верно, из отпуска? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
— Браво! Вронский! — закричал Петрицкий, вскакивая и гремя стулом. — Сам хозяин! Баронесса, кофею ему из нового кофейника. Вот
не ждали! Надеюсь, ты доволен украшением твоего кабинета, — сказал он, указывая на баронессу. —
Вы ведь знакомы?
— Вот
вы никогда
не умеете говорить такие хорошенькие вещи, — обратилась баронесса к Петрицкому.
— Да после обеда нет заслуги! Ну, так я
вам дам кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий,
не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
— Нет,
не испорчу! Ну, а ваша жена? — сказала вдруг баронесса, перебивая разговор Вронского с товарищем. — Мы здесь женили
вас. Привезли вашу жену?
— Он всё
не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как
вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел;
вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое.
Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Ну, теперь прощайте, а то
вы никогда
не умоетесь, и на моей совести будет главное преступление порядочного человека, нечистоплотность. Так
вы советуете нож к горлу?