Неточные совпадения
Эту глупую улыбку он
не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли вздрогнула,
как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С тех пор она
не хотела видеть мужа.
Она была довольна, счастлива детьми, я
не мешал ей ни в чем, предоставлял ей возиться с детьми, с хозяйством,
как она
хотела.
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к Облонскому.
Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, одноутробному брату писателю, однако он терпеть
не мог, когда к нему обращались
не как к Константину Левину, а
как к брату знаменитого Кознышева.
— Если тебе хочется, съезди, но я
не советую, — сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении ко мне, я этого
не боюсь, он тебя
не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе лучше
не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай
как хочешь.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я
хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с
каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Не слыхала ли она его слов или
не хотела слышать, но она
как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику, где дамы снимали коньки.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы
хотела, я
не знаю, что сказать
как… я
не знаю…
В воспоминание же о Вронском примешивалось что-то неловкое,
хотя он был в высшей степени светский и спокойный человек;
как будто фальшь какая-то была, —
не в нем, он был очень прост и мил, — но в ней самой, тогда
как с Левиным она чувствовала себя совершенно простою и ясною.
«Всех ненавижу, и вас, и себя», отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему
не судьба была уйти. Только что
хотели устроиться около столика, а Левин уйти,
как вошел старый князь и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и
хотя она
не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится,
как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
— Я
не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся,
как будто всё
хотят дать почувствовать что-то…
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей
не уважал матери и,
не отдавая себе в том отчета,
не любил ее,
хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему,
не мог себе представить других к матери отношений,
как в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она
не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она
не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том,
как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— О!
как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу,
хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто
не прошел через это?
— И ни за что
не хотел войти. Какой-то он странный, — прибавил Степан Аркадьич.
Анна была
не в лиловом,
как того непременно
хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные,
как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью.
«Я
не оскорбить
хочу, — каждый раз
как будто говорил его взгляд, — но спасти себя
хочу, и
не знаю
как».
— А
не хотите говорить,
как хотите. Только нечего тебе с ней говорить. Она девка, а ты барин, — проговорил он, подергиваясь шеей.
Оказалось, что два платья были совсем
не готовы, а одно переделано
не так,
как того
хотела Анна.
— Он всё
не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь
хочу процесс начинать.
Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я
хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он
хочет пользоваться моим имением.
Только, этот…
как его…
хочет уже ваять у него каску….
не дает!…
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась,
как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что
хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она
не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Кити замялась; она
хотела далее сказать, что с тех пор,
как с ней сделалась эта перемена, Степан Аркадьич ей стал невыносимо неприятен и что она
не может видеть его без представлений самых грубых и безобразных.
— Нет,
как хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным.
Не проходит недели без истории. Этот чиновник
не оставит дела, он пойдет дальше.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила
хотя и
не совсем кстати,
как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая
не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— Решительно ничего
не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно, подумала она. Но в обществе заметили, и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала и
хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед,
как бы желая остановить ее.
Но каждый раз,
как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем
не то и
не тем тоном,
каким хотел говорить.
Он помнил,
как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай!
хочу жениться», и
как Николай поспешно отвечал,
как о деле, в котором
не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он
не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого,
хотя он сам
не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он
не мог решиться и
не находил ни формы, ни времени,
как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и
не будучи в силах спросить, что
хотел.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и
не знал,
как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил
как можно реже. Теперь он
хотел ехать туда и обдумывал вопрос,
как это сделать.
Действительно, мальчик чувствовал, что он
не может понять этого отношения, и силился и
не мог уяснить себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все
не только
не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского,
хотя и ничего
не говорили про него, а что мать смотрела на него
как на лучшего друга.
Листок в ее руке задрожал еще сильнее, но она
не спускала с него глаз, чтобы видеть,
как он примет это. Он побледнел,
хотел что-то сказать, но остановился, выпустил ее руку и опустил голову. «Да, он понял всё значение этого события», подумала она и благодарно пожала ему руку.
Вронский уже несколько раз пытался,
хотя и
не так решительно,
как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на его вызов.
Как будто было что-то в этом такое, чего она
не могла или
не хотела уяснить себе,
как будто,
как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он
не любил и боялся и которая давала ему отпор.
—
Не торопитесь, — сказал Корд Вронскому, — и помните одно:
не задерживайте у препятствий и
не посылайте, давайте ей выбирать,
как она
хочет.
«Ты
не хотела объясниться со мной, —
как будто говорил он, мысленно обращаясь к ней, — тем хуже для тебя.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «
как допустить до этого?
как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он
не только
не думал о том,
как развязать это положение, но вовсе
не хотел знать его,
не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по университету и,
хотя редко встречались, уважали друг друга и были хорошие приятели, и оттого никому,
как Слюдину, доктор
не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
Вошел Сережа, предшествуемый гувернанткой. Если б Алексей Александрович позволил себе наблюдать, он заметил бы робкий, растерянный взгляд, с
каким Сережа взглянул на отца, а потом на мать. Но он ничего
не хотел видеть и
не видал.
Но нет, ему нужны только ложь и приличие», — говорила себе Анна,
не думая о том, чего именно она
хотела от мужа,
каким бы она
хотела его видеть.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом
не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться,
как пойманная птица: то
хотела встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И,
как ни неприятно было княгине
как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что
не было ничего худого,
хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
—
Какой жалкий, и
какое милое у него лицо! — сказал князь. — Что же ты
не подошла? Он что-то
хотел сказать тебе?
—
Как же ты послала сказать княжне, что мы
не поедем? — хрипло прошептал ещё раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он
не может дать своей речи того выражения,
какое бы
хотел.
— Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что он
не хочет оттого, что вы тут. Разумеется, это было некстати, но из-за этого, из-за вас вышла ссора. А вы знаете,
как эти больные раздражительны.
— Я
не об вас, совсем
не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы
не было, если б я
не была дурная. Так пускай я буду
какая есть, но
не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут
как хотят, и я
как хочу. Я
не могу быть другою… И всё это
не то,
не то!..
Кроме того,
хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам
как хозяин и посредник, а главное,
как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он
не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить,
как на вопрос, любит ли он народ.
Для Сергея Ивановича меньшой брат его был славный малый, с сердцем поставленным хорошо (
как он выражался по — французски), но с умом
хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но
не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
— Отлично! Ты
не поверишь,
какой это режим полезный против всякой дури. Я
хочу обогатить медицину новым термином: Arbeitscur. [лечение работой,]