Неточные совпадения
Сергей Иванович встретил брата
своею обычною для всех, ласково-холодною улыбкой и, познакомив его с профессором,
продолжал разговор.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о
своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту,
продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, — сказал Левин, отодвигая
свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? —
продолжал он, видимо желая переменить разговор.
— Я думаю, —
продолжал он, — что эта попытка спиритов объяснять
свои чудеса какою-то новою силой — самая неудачная. Они прямо говорят о силе духовной и хотят ее подвергнуть материальному опыту.
Но вчера были особенные причины, — с значительною улыбкой
продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к
своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только к Вронскому.
Быть уверенной вполне в
своем счастии, и вдруг… —
продолжала Долли, удерживая рыданья, — и получить письмо…. письмо его к
своей любовнице, к моей гувернантке.
Николай Левин
продолжал говорить: — Ты знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из
своего скотского положения.
— Очень рад, — сказал он холодно, — по понедельникам мы принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — и как хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и что я мог показать тебе
свою нежность, —
продолжал он тем же шуточным тоном.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, —
продолжал он, облокотившись на стол и положив на руку
свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные глаза.
И теперь, встряхнувшись,
продолжал ход
своих мыслей.
— Вообще, —
продолжал Сергей Иванович, — ты, как я вижу, доволен
своим днем.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести
свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату.
Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
Всё, что постигнет ее и сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его в
своем падении, и
продолжать итти по
своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
«Кроме формального развода, можно было еще поступить, как Карибанов, Паскудин и этот добрый Драм, то есть разъехаться с женой»,
продолжал он думать, успокоившись; но и эта мера представляла те же неудобства noзopa, как и при разводе, и главное — это, точно так же как и формальный развод, бросало его жену в объятия Вронского. «Нет, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать
свой плед, громко заговорил он. — Я не могу быть несчастлив, но и она и он не должны быть счастливы».
Пускай муж опозорит и выгонит ее, пускай Вронский охладеет к ней и
продолжает вести
свою независимую жизнь (она опять с желчью и упреком подумала о нем), она не может оставить сына.
— Впрочем, не понимаю, как, имея столько независимости, как вы, —
продолжал он разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о
своей неверности и не находя в этом ничего предосудительного, как кажется, вы находите предосудительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены.
Показав Левину засученною рукой на дверь в горницу, она спрятала опять, согнувшись,
свое красивое лицо и
продолжала мыть.
— Вы говорите, —
продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в
своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
Лишившись собеседника, Левин
продолжал разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что всё затруднение происходит оттого, что мы не хотим знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к
своей.
Пообедав, Левин сел, как и обыкновенно, с книгой на кресло и, читая,
продолжал думать о
своей предстоящей поездке в связи с книгою.
— Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою
свою жизнь совсем иначе, —
продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
Подразделения следующие (он
продолжал загибать
свои толстые пальцы, хотя случаи и подразделения, очевидно, не могли быть классифицированы вместе): физические недостатки мужа или жены, затем прелюбодеяние мужа или жены.
— Я не высказываю
своего мнения о том и другом образовании, — с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя
свой стакан, — я только говорю, что обе стороны имеют сильные доводы, —
продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. — Я классик по образованию, но в споре этом я лично не могу найти
своего места. Я не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество пред реальными.
— А я? — сказала она. — Даже тогда… — Она остановилась и опять
продолжала, решительно глядя на него
своими правдивыми глазами, — даже тогда, когда я оттолкнула от себя
свое счастье. Я любила всегда вас одного, но я была увлечена. Я должна сказать… Вы можете забыть это?
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не
своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты
продолжать жить с
своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона,
продолжал, не слушая и не вникая, думать о
своем.
— Вы вступаете в пору жизни, —
продолжал священник, — когда надо избрать путь и держаться его. Молитесь Богу, чтоб он по
своей благости помог вам и помиловал, — заключил он. «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами
своего человеколюбия, да простит ти чадо»… И, окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
Несчастие, почти умопомешательство, видно было в этом подвижном, довольно красивом лице в то время, как он, не замечая даже выхода Анны,
продолжал торопливо и горячо высказывать
свои мысли.
Портрет Анны, одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать
свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же
свою из средневековой жизни он
продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Он знал, что единственное спасение от людей — скрыть от них
свои раны, и он это бессознательно пытался делать два дня, но теперь почувствовал себя уже не в силах
продолжать эту неравную борьбу.
— J’ai forcé la consigne, [Я нарушила запрет,] — сказала она, входя быстрыми шагами и тяжело дыша от волнения и быстрого движения. — Я всё слышала! Алексей Александрович! Друг мой! —
продолжала она, крепко обеими руками пожимая его руку и глядя ему в глаза
своими прекрасными задумчивыми глазами.
После обеда Сергей Иванович сел со
своею чашкой кофе у окна в гостиной,
продолжая начатый разговор с братом и поглядывая на дверь, из которой должны были выйти дети, собиравшиеся за грибами.
— Да, славный, — ответил Левин,
продолжая думать о предмете только что бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал
свои мысли и чувства, а между тем оба они, люди неглупые и искренние, в один голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.
Левин быстро повернулся и ушел от него в глубь аллеи и
продолжал один ходить взад и вперед. Скоро он услыхал грохот тарантаса и увидал из-за деревьев, как Васенька, сидя на сене (на беду не было сиденья в тарантасе) в
своей шотландской шапочке, подпрыгивая по толчкам, проехал по аллее.
Анна взяла
своими красивыми, белыми, покрытыми кольцами руками ножик и вилку и стала показывать. Она, очевидно, видела, что из ее объяснения ничего не поймется; но, зная, что она говорит приятно и что руки ее красивы, она
продолжала объяснение.
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, —
продолжала она. — Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому
своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери, отца,
своего рождения.
Слегка улыбнувшись, Вронский
продолжал говорить со Свияжским, очевидно не имея никакого желания вступать в разговор с Левиным; но Левин, говоря с братом, беспрестанно оглядывался на Вронского, придумывая, о чем бы заговорить с ним, чтобы загладить
свою грубость.
Продолжать писать
свою книгу?
Левин видел, что в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он был несогласен; но он
продолжал излагать
свою мысль, состоящую в том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд Русского народа вытекает из сознания им
своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке.
Только первое время, пока карета выезжала из ворот клуба, Левин
продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета выехала на улицу и он почувствовал качку экипажа по неровной дороге, услыхал сердитый крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать
свои поступки и спросил себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
С той минуты, хотя и не отдавая себе в том отчета и
продолжая жить по-прежнему, Левин не переставал чувствовать этот страх за
свое незнание.
Но он не сделал ни того, ни другого, а
продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал о значении
своей жизни.