Неточные совпадения
«Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, что виной всему
я, — виной
я, а не виноват. В этом-то вся драма, —
думал он. — Ах, ах, ах!» приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
Она быстрым взглядом оглядела с головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. «Да, он счастлив и доволен! —
подумала она, — а
я?… И эта доброта противная, за которую все так любят его и хвалят;
я ненавижу эту его доброту»,
подумала она. Рот ее сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога,
подумай о детях, они не виноваты.
Я виноват, и накажи
меня, вели
мне искупить свою вину. Чем
я могу,
я всё готов!
Я виноват, нет слов сказать, как
я виноват! Но, Долли, прости!
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал того, что его жалость к ней раздражала ее. Она видела в нем к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит
меня. Она не простит»,
подумал он.
«Ведь любит же она моего ребенка, —
подумал он, заметив изменение ее лица при крике ребенка, моего ребенка; как же она может ненавидеть
меня?»
— Нет, —
подумав, отвечал Левин, —
мне еще надо съездить.
— То есть, ты
думаешь, что у
меня есть недостаток чего-то?
«Неужели
я могу сойти туда на лед, подойти к ней?»
подумал он.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, —
думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь
я оттого и боюсь сказать, что теперь
я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
«Что это?
Я огорчил ее. Господи, помоги
мне!»
подумал Левин и побежал к старой Француженке с седыми букольками, сидевшей на скамейке. Улыбаясь и выставляя свои фальшивые зубы, она встретила его, как старого друга.
—
Я не знаю, — отвечал он, не
думая о том, что говорит. Мысль о том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
«Славный, милый»,
подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «И неужели
я виновата, неужели
я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство.
Я знаю, что
я люблю не его; но
мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…»
думала она.
— Ну что ж, едем? — спросил он. —
Я всё о тебе
думал, и
я очень рад, что ты приехал, — сказал он, с значительным видом глядя ему в глаза.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо.
Я побегал на коньках, и есть хочется. И не
думай, — прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб
я не оценил твоего выбора.
Я с удовольствием поем хорошо.
— Нет, ты точно
думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи всё, что ты
думаешь! Ну, а если, если
меня ждет отказ?… И
я даже уверен….
—
Я тебе говорю, чтò
я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но
я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем,
я говорю не то, что
думаю, а то, что чувствую.
Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а
я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и
я.
«Боже мой, неужели это
я сама должна сказать ему? —
подумала она. — Ну что
я скажу ему? Неужели
я скажу ему, что
я его не люблю? Это будет неправда. Что ж
я скажу ему? Скажу, что люблю другого? Нет, это невозможно.
Я уйду, уйду».
«Что-то с ним особенное, —
подумала графиня Нордстон, вглядываясь в его строгое, серьезное лицо, — что-то он не втягивается в свои рассуждения. Но
я уж выведу его. Ужасно люблю сделать его дураком пред Кити, и сделаю».
— А вы всегда в деревне? — спросил он. —
Я думаю, зимой скучно?
— Так вы
думаете, что
я говорю неправду?
—
Я думаю, — продолжал он, — что эта попытка спиритов объяснять свои чудеса какою-то новою силой — самая неудачная. Они прямо говорят о силе духовной и хотят ее подвергнуть материальному опыту.
— А
я думаю, что вы будете отличный медиум, — сказала графиня Нордстон, — в вас есть что-то восторженное.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же
думает жениться, как
я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
—
Я не
думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб.
Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
«То и прелестно, —
думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни
мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала
мне, что любит.
— Вот как!…
Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем,
я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, —
я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста, не
думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
—
Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная, — заметил другой.
Только бы не вздумала она утешать
меня! —
думала Долли.
— И
я рада, — слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает»,
подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. — Ну, пойдем,
я тебя проведу в твою комнату, — продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
Ты не поверишь, но
я до сих пор
думала, что
я одна женщина, которую он знал.
— Что делать,
подумай, Анна, помоги.
Я всё передумала и ничего не вижу.
— Не знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна,
подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да,
я простила бы.
Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз
думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем,
я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как
я рада, что ты приехала.
Мне легче, гораздо легче стало.
—
Я думаю, что нельзя будет не ехать. Вот это возьми, — сказала она Тане, которая стаскивала легко сходившее кольцо с ее белого, тонкого в конце пальца.
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы
я желала знать весь ее роман»,
подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
Кити покраснела. Она
думала, что она одна поняла, зачем он приезжал и отчего не вошел. «Он был у нас, —
думала она, — и не застал и
подумал,
я здесь; но не вошел, оттого что
думал — поздно, и Анна здесь».
— Да,
я думаю, — отвечала Анна, как бы удивляясь смелости его вопроса; но неудержимый дрожащий блеск глаз и улыбки обжег его, когда она говорила это.
«Да, что-то есть во
мне противное, отталкивающее,—
думал Левин, вышедши от Щербацких и пешком направляясь к брату.
Какое право имел
я думать, что она захочет соединить свою жизнь с моею?
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна.
Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто
меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если
думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Ты не можешь себе представить, как это смешно вышло.
Я только
думала сватать, и вдруг совсем другое. Может быть
я против воли…
— Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб
я очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что
мне за дело?»
подумала она и стала спрашивать у мужа, как без нее проводил время Сережа.
—
Я думаю, тебе остаться, Александр, — сказала жена.
— Полно, Кити. Неужели ты
думаешь, что
я могу не знать?
Я всё знаю. И поверь
мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
— Что, что ты хочешь
мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что
я была влюблена в человека, который
меня знать не хотел, и что
я умираю от любви к нему? И это
мне говорит сестра, которая
думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу
я этих сожалений и притворств!
— Папа сейчас
мне начал говорить…
мне кажется, он
думает только, что
мне нужно выйти замуж.
— Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но
я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко.
Я часто
думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— Да
я и не
думаю осуждать, — оправдывалась приятельница Анны.