Неточные совпадения
— Я уж вам
говорил, папенька, — сказал сын, — что, ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что́ чувствую, —
говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на
Соню и гостью-барышню.
—
Соня! мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, —
говорил Николай. — Я докажу тебе.
Николай сидел далеко от
Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с тою же невольною улыбкой что-то
говорил с ней.
Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что́
говорили между собою Николай и Жюли.
— C’est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что̀ вы сказали.] — сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая.
Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай
говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
Соня не могла больше
говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
—
Соня! — сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины, — верно, Вера с тобой
говорила после обеда? Да?
— Честное, благородное слово, — крестясь,
говорила Наташа, — никому не скажу, — и тотчас же побежала к
Соне.
— Ах, Наташа! — сказала
Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена была сказать, и как будто она
говорила это кому-то другому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на
Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что̀
говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую
говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
— Да. Это еще целая история! Как ты будешь
говорить с
Соней? Ты или вы?
Когда он думал о
Соне в это новое пребывание в Москве, он
говорил себе: «Э! еще много, много таких будет и есть там, где-то, мне еще неизвестных.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не
говорил про это) был решен так, что он ездит для
Сони. И
Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
— А я тебя искала, — сказала Наташа, выбежав к нему. — Я
говорила, ты всё не хотел верить, — торжествующе сказала она, — он сделал предложение
Соне.
— Ну, этого ты никак не знаешь, — сказал Николай; — но мне надо
поговорить с ней. Что́ за прелесть, эта
Соня! — прибавил он улыбаясь.
Через минуту вошла
Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд
говорили с глазу на глаз и о своей любви.
— Ах, как хорошо! — всё
говорила она, подбегая к
Соне.
Перед
Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно
говорила, как о деле решенном, что всё, что́ было прежде, — было ребячество, про которое не стоило и
говорить, и которое давно было забыто.
Наташа в одной стороне
говорила с
Соней и Борисом, Вера о чем-то с тонкою улыбкой
говорила с князем Андреем.
Он про хозяйство умел
говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с
Соней.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку —
говорил сам себе Николай, — чтó ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что
Соня бедна, то я и не могу любить ее, — думал он, — не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какою нибудь куклой Жюли. Я не могу приказывать своему чувству», —
говорил он сам себе. «Ежели я люблю
Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Наряд
Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все
говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно-энергическом настроении. Какой-то внутренний голос
говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Соня вышла в коридор, чтоб итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо,
говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
— Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не
говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas, как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливою без
Сони, — продолжала Наташа. — Теперь я так рада, ну, беги к ней.
Отец с матерью больше не
говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе
Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманиваньи сына и в неблагодарности.
Ну, да об этом после
поговорим, — прибавила она, оглянув
Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает
говорить об этом.
— Не
говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что́ тебе за дело? Поцелуй меня, — сказала
Соня.
— Посмотри, вот Аленина, —
говорила Соня, — с матерью кажется!
Что́ ж мне делать,
Соня? —
говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
— Но ты подумай, что́ ты делаешь, —
говорила Соня, — я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? —
говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
— Ради Бога,
Соня, никому не
говори, не мучай меня, — упрашивала Наташа. — Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
— Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь
говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? — кричала Наташа. —
Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, — злобно кричала Наташа сдержанно-раздраженным и отчаянным голосом.
Соня разрыдалась, и выбежала из комнаты.
В день отъезда графа,
Соня с Наташей были званы на большой обед к Курагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и
Соня заметила, что Наташа
говорила с ним что-то, желая не быть услышанною, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с
Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
— Вот ты,
Соня,
говорила разные глупости про него, — начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым
говорят дети, когда хотят, чтоб их похвалили. — Мы объяснились с ним нынче.
Наташа не
говорила больше с
Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
— Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, — сказала она своим грубым голосом; — слышишь ты что ли, что́ я
говорю? — Она поддела своею большою рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и
Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
— Он лучше всех вас, — вскрикнула Наташа, приподнимаясь. — Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что́ это, что́ это!
Соня, за что́? Уйдите!.. — И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять
говорить; но Наташа закричала: — «Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!» — И опять бросилась на диван.
— Ну пускай спит, — сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не
говорила с
Соней, несколько раз встававшею и подходившею к ней.
— Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, — с упреком
говорила Соня.
— Да полно, Наташа, —
говорила ей
Соня. — Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом между прочим графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасное, но теперь доктор
говорит, что есть больше надежды.
Соня и Наташа как сиделки ухаживают за ним.
Соня сидела тут же и ее мучило любопытство о том, о чем
говорили князь Андрей с Наташей.
Соня была взволнована не меньше своей подруги и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она рыдая целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» думала она. Поплакав,
поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату.
Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с
Соней к окну, не понимая еще того, чтò ей
говорили.
— Помнишь ты, — с испуганным и торжественным лицом
говорила Соня, — помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, чтò я видела?…
Я видела, что он лежит на постели, —
говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, — и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, —
говорила Соня, убеждаясь по мере того, как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда.
Княжна Марья отложила свой отъезд.
Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и, не переставая,
говорила с ней,
говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
— Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг
Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, —
говорила она, дрожа и задыхаясь. И не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: всё то, чтò она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославле.
— Ах, как можно так
говорить, Nicolas! — сказала
Соня, едва скрывая свою радость. — Она такая добрая, и maman [маменька.] так любит ее.