Неточные совпадения
Гвардия
уже вышла из Петербурга 10-го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по
дороге в Радзивилов.
— Но, милая княжна, — кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая
дорогу от спальни и не пуская княжну, — не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа
уже приготовлена…
По
дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m-llе Bourienne,
уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех
уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от
дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
— Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне
уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер-юнкером. Теперь дипломатическая
дорога тебе открыта.
Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с
дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади
уже скакали.
Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о
дороге, проезжающий
уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем-то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру.
Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что́ он
уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине
дороги.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало,
дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но
уже и того находили мало.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она
уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающею с палочкой и котомочкой по пыльной
дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
До половины
дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади — в эскадроне; но перевалившись за половину, он
уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, чтó и как он найдет в Отрадном.
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая
дорогу волку, был
уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут — Николай видел только, что что-то сделалось с Караем — он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Чтó делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива.
Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю
дорогу и наконец поймала.
— «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой-то новой, своей
дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, тою стихийною силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», — говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал
уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как
уже Коленкур заговорил о неудобствах
дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное и с восьми часов было
уже жарко.
Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
Но пройти
уже нельзя было назад тою же
дорогой: девки Аниски
уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.
Николай в два слова купил за 6 тысяч 17 жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он
уже сошелся на «ты», по отвратительной
дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую
дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии, и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую
дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он
уже находился, в то время как получил письмо государя.
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил
уже отражалось и в Петербурге, было в
дороге, Кутузов не мог
уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение
уже было дано.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую
дорогу.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое-где по небу; красное, подобное пожару зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный, красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер
уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону
дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На
дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон
уже был недалеко впереди Кутузова на старой Калужской
дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик
уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав 30 верст по грязной вязкой
дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный Штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону итти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему
дорогу) историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла
уже тогда неизбежные условия гибели.
Когда вот-вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой
дороге. Наполеон, с своим 40-летним брюшком, не чувствуя в себе
уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном, и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую
дорогу.
Сзади по три, по четыре, по
узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной
дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову.
Во всю
дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был
уже в сражении под Вязьмой и что там отличился один гусар.
Дождик шел с утра и казалось, что вот-вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительною остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем
дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Казалось бы в этой-то кампании бегства французов, когда они делали всё то, чтò только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую
дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, — казалось бы, в этот период кампании невозможно
уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле.
Жить было дешевле потому, что жизнь была связана: той самой
дорогой роскоши, состоящей в таком роде жизни, что всякую минуту можно изменить его, Пьер не имел
уже, да и не желал иметь более. Он чувствовал, что образ жизни его определен теперь раз навсегда до смерти, что изменить его не в его власти, и потому этот образ жизни был дешев.
Но взгляды эти кроме того говорили еще другое; они говорили о том, что она сделала
уже свое дело в жизни, о том, что она не вся в том, чтò теперь видно в ней, о том, что и все мы будем такие же, и что радостно покоряться ей, сдерживать себя для этого когда-то
дорогого, когда-то такого же полного, как и мы, жизни, а теперь жалкого существа. Memento mori, [Помни о смерти,] говорили эти взгляды.