Неточные совпадения
Он говорил
на том изысканном французском языке,
на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с
теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуcя в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся
на диване.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже
того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно
на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
И он с
теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись
на креслах и глядя в сторону.
Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но
тем милее она открывалась и
тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась
на нижнюю.
— Vous savez, mon mari m’abandonne, — продолжала она
тем же тоном, обращаясь к генералу, — il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет
на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] — сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
Но, несмотря
на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера, в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный
тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь
на тот пункт, где ослабевал разговор.
Она заботливо поглядывала
на него в
то время, как он подошел послушать
то, что́ говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат.
Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка
то на свою полную красивую руку, легко лежавшую
на столе,
то на еще более красивую грудь,
на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась
на Анну Павловну и тотчас же принимала
то самое выражение, которое было
на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке.
Le charmant Hippolyte [«Милый Ипполит»] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею и еще более
тем, что, несмотря
на сходство, он был поразительно дурен собой.
— Как же вы найдете такое равновесие? — начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув
на Пьера, спросила итальянца о
том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворное, сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражавшую досаду
на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброю и приятною улыбкой.
Несмотря
на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
Кроме
того, он видел по ее приемам, что она одна из
тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что-нибудь в голову, не отстанут до
тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы
на ежедневные, ежеминутные приставания и даже
на сцены.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло
то же холодное, притворное выражение, которое было
на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
— Ежели еще год Бонапарте останется
на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, —
то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями, общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
— Aucun, [Никакого,] — возразил виконт. — После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si même ça été un héros pour certaines gens, — сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, — depuis l’assassinat du duc il y a un martyr de plus dans le ciel, un héros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей,
то после убиения герцога одним мучеником стало больше
на небесах и одним героем меньше
на земле.]
— Казнь герцога Энгиенского, — сказал Пьер, — была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в
том, что Наполеон не побоялся принять
на себя одного ответственность в этом поступке.
Князь Андрей с улыбкой посматривал
то на Пьера,
то на виконта,
то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря
на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря
на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала
на оратора.
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался
на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о
том, когда и где кто увидится.
Князь Андрей только пожал плечами
на детские речи Пьера. Он сделал вид, что
на такие глупости нельзя отвечать; но действительно
на этот наивный вопрос трудно было ответить что-нибудь другое, чем
то, что́ ответил князь Андрей.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки
то на него,
то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумал.
— Lise, — сказал сухо князь Андрей, поднимая тон
на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое-беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками
на мужа, и
на лице ее показалось
то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
Друзья молчали. Ни
тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал
на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою ручкой.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило
на себе
тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь
на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить...
Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди,
то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять
на одной доске с придворным лакеем и идиотом…
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде,
на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время,
тем энергичнее был он в минуты раздражения.
Улыбка эта в
то же мгновение отразилась
на лице Пьера.
Пьер жил у князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля,
того самого, которого для исправления собирались женить
на сестре князя Андрея.
Но чем ближе он подъезжал,
тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более
на вечер или
на утро.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в
том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя
на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
И несмотря
на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля.
— Постой! — закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить
на себя внимание. — Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает
то же,
то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря
на то что
тот, кивая, давал знать, что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по-английски. Молодой худощавый мальчик, лейб-гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез
на окно, высунулся и посмотрел вниз.
Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег
на диван лицом к стене.
Проводив одного гостя, граф возвращался к
тому или
той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив
на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда
на русском, иногда
на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы
на лысине, и опять звал обедать.
Разговор зашел о главной городской новости
того времени — о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухова и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя
на вечере у Анны Павловны Шерер.
Графиня глядела
на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая
того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели
на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни
на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для
того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим cousin, [двоюродного брата] как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
— Я уж вам говорил, папенька, — сказал сын, — что, ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать
того, что́ чувствую, — говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости
на Соню и гостью-барышню.
— Да, сказала графиня, после
того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая
на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за
то, чтобы теперь
на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно
тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно. Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный,
то, что́ она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись
на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
— Борис, подите сюда, — сказала она с значительным и хитрым видом. — Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, — сказала она и провела его в цветочную
на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
Несмотря
на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
Красивая Вера, производившая
на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая
тем, что́ ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу: глядя
на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
Ежели мне нужно видеть кого-нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая-то] желает видеть такого-то» и еду сама
на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до
тех пор, пока не добьюсь
того, что́ мне надо.
Ежели он не захочет поддержать своего крестника, — ведь он крестил Борю, — и назначить ему что-нибудь
на содержание,
то все мои хлопоты пропадут: мне не
на что будет обмундировать его.
Несмотря
на то, что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев
на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
В
то время как мать с сыном, выйдя
на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по-домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.