Неточные совпадения
— Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских
науках физики,
истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное.
У него была
наука — теория облического движения, выведенная им из
истории войн Фридриха Великого, и всё, чтò встречалось ему в новейшей военной
истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом
науки.
Историческая
наука в движении своем постоянно принимает всё меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает
история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого-нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Военная
наука, видя в
истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то, самое обыкновенное, — в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
Так точно и понимает власть
наука о праве, та самая разменная касса
истории, которая обещает разменять историческое понимание власти на чистое золото.
В области
науки права, составленной из рассуждений о том, как бы надо было устроить государство и власть, если бы можно было всё это устроить, всё это очень ясно; но в приложении к
истории это определение власти требует разъяснений.
Наука прàва рассматривает государство и власть, как древние рассматривали огонь, как что-то абсолютно существующее. Для
истории же государство и власть суть только явления точно так же, как для физики нашего времени огонь есть не стихия, а явление.
От этого-то основного различия воззрения
истории и
науки прàва происходит то, что
наука прàва может рассказать подробно о том, как, по ее мнению, надо бы устроить власть и чтó такое есть власть, неподвижно существующая вне времени; но на вопросы исторические о значении видоизменяющейся во времени власти, она не может ответить ничего.
Теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области
науки права, и может быть, необходима для своих целей; но в приложении к
истории, как только являются революции, завоевания, междоусобия, как только начинается
история, — теория эта ничего не объясняет.
Все серьезно мыслившие историки невольно приходили к этому вопросу. Все противоречия, неясности
истории, тот ложный путь, по которому идет эта
наука, основаны только на неразрешенности этого вопроса.
История, по разрешению этого вопроса, становится к другим
наукам в положение
науки опытной к
наукам умозрительным.
Для разрешения вопроса о том, как соединяются свобода и необходимость, и что составляет сущность этих двух понятий, философия
истории может и должна итти путем противным тому, по которому шли другие
науки.
Религия, здравый смысл человечества,
науки права и сама
история одинаково понимают это отношение между необходимостью и свободой.
Но точно так же, как предмет всякой
науки есть проявление этой неизвестной сущности жизни, сама же эта сущность может быть только предметом метафизики, — точно так же проявление силы свободы людей в пространстве, времени и зависимости от причин составляет предмет
истории; сама же свобода есть предмет метафизики.
История рассматривает проявления свободы человека в связи с внешним миром во времени и в зависимости от причин, т. е. определяет эту свободу законами разума, и потому
история только на столько есть
наука, на сколько эта свобода определена этими законами.
Неточные совпадения
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических
наук, и всеобщую
историю человечества в таком огромном виде, что профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
Он открыто заявлял, что, веря в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он не спешил укладывать себя всего в какое-нибудь, едва обозначившееся десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных
историею, добытых
наукой и еще более от выработанных собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов, в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.
Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их
наук и искусств, вся
история их — мне милей, чем Россия.
Борьба против буржуазного общества и буржуазного духа, с которым социализм и коммунизм недостаточно борются, совсем не отрицает заслуг буржуазного и гуманистического периода
истории, утверждения свободы мысли и
науки, уничтожения пыток и жестоких наказаний, признания большей человечности.
— А что ж, и по походке. Что же, неужели вы отрицаете, что можно по походке узнавать характер, Дмитрий Федорович? Естественные
науки подтверждают то же самое. О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. Я с сегодняшнего дня, после всей этой
истории в монастыре, которая меня так расстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическую деятельность. Я излечена. Довольно! как сказал Тургенев.