Неточные совпадения
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических
наук, и всеобщую
историю человечества в таком огромном виде, что профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
Он открыто заявлял, что, веря в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он не спешил укладывать себя всего в какое-нибудь, едва обозначившееся десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных
историею, добытых
наукой и еще более от выработанных собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов, в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.
Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их
наук и искусств, вся
история их — мне милей, чем Россия.
Борьба против буржуазного общества и буржуазного духа, с которым социализм и коммунизм недостаточно борются, совсем не отрицает заслуг буржуазного и гуманистического периода
истории, утверждения свободы мысли и
науки, уничтожения пыток и жестоких наказаний, признания большей человечности.
— А что ж, и по походке. Что же, неужели вы отрицаете, что можно по походке узнавать характер, Дмитрий Федорович? Естественные
науки подтверждают то же самое. О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. Я с сегодняшнего дня, после всей этой
истории в монастыре, которая меня так расстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическую деятельность. Я излечена. Довольно! как сказал Тургенев.
Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей
истории; но принимая за серьезное их православие, но видя их церковную нетерпимость в обе стороны, в сторону
науки и в сторону раскола, — мы должны были враждебно стать против них.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в
науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой
истории Франции и Англии.
Я также думаю, что методический, мирный шаг, незаметными переходами, как того хотят экономические
науки и философия
истории, невозможен больше для революции; нам надобно делать страшные скачки. Но в качестве публицистов, возвещая грядущую катастрофу, нам не должно представлять ее необходимой и справедливой, а то нас возненавидят и будут гнать, а нам надобно жить…»
Но не все рискнули с нами. Социализм и реализм остаются до сих пор пробными камнями, брошенными на путях революции и
науки. Группы пловцов, прибитые волнами событий или мышлением к этим скалам, немедленно расстаются и составляют две вечные партии, которые, меняя одежды, проходят через всю
историю, через все перевороты, через многочисленные партии и кружки, состоящие из десяти юношей. Одна представляет логику, другая —
историю, одна — диалектику, другая — эмбриогению. Одна из них правее, другая — возможнее.
Я совершенно отрицательно всегда относился к этическому формализму Канта, к категорическому императиву, к закрытию вещей в себе и невозможности, по Канту, духовного опыта, к религии в пределах разума, к крайнему преувеличению значения математического естествознания, соответствующего лишь одной эпохе в
истории науки.
Но сознание значения положительной, «объективной»
науки у меня очень возросло, особенно значения
истории, и в частности религиозной
истории.
Но все же сказывается длительный период упадка философского творчества, когда философия была сведена к
истории философии, к философии
наук и социологии.
Но уровень его знаний по
истории религии не был особенно высок, как и вообще у людей того времени, которые мало считались с достижениями
науки в этой области.
Что такое
история религии, что такое
наука, когда речь идет о спасении или гибели души для вечной жизни».
Курьез в печальной
истории русского просвещения, что министр народного просвещения кн. Ширинский-Шихматов, упразднивший в 50-е годы преподавание философии, рекламировал естественные
науки, которые представлялись ему политически нейтральными, философские же
науки представлялись источником вольномыслия.
Чернышевский был очень ученый человек, он знал все, знал богословие, философию Гегеля, естественные
науки,
историю и был специалистом по политической экономии.
Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их
наук и искусства, вся
история их — мне милее, чем Россия.
Природа дана лишь в естествознании, душевная жизнь — лишь в психологии,
история — лишь в исторической
науке.
Нельзя верой решать вопросов физики и химии, политической экономии и
истории, нельзя текстами св. писания возражать против выводов
науки.
Естественным результатом всей этой
истории было то, что Дарья получила
науку хуже прежнего. Разозленный Ермошка вымещал теперь на ней свое унижение.
Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «
История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией
наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.
— Мы ведь всё вместе, — пояснила Шурочка. — Я бы хоть сейчас выдержала экзамен. Самое главное, — она ударила по воздуху вязальным крючком, — самое главное — система. Наша система — это мое изобретение, моя гордость. Ежедневно мы проходим кусок из математики, кусок из военных
наук — вот артиллерия мне, правда, не дается: все какие-то противные формулы, особенно в баллистике, — потом кусочек из уставов. Затем через день оба языка и через день география с
историей.
Он учил Сашу французскому и немецкому языкам,
истории, географии — всем
наукам, как говорила Анна Федоровна, и за то получал от нее квартиру и стол...
В этот день первой лекцией для юнкеров старшего курса четвертой роты была лекция по богословию. Читал ее доктор
наук богословских, отец Иванцов-Платонов, настоятель церкви Александровского училища, знаменитый по всей Европе знаток
истории церкви.
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был человек этот маститый историк: и
науку и свистопляску — все понимал! А
историю русскую как знал — даже поверить трудно! Начнет, бывало, рассказывать, как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что в нем особенно дорого было: ни на чью сторону не норовил! Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для меня что
историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
Учение это, по мнению людей
науки, заключающееся только в его догматической стороне — в учении о троице, искуплении, чудесах, церкви, таинствах и пр. — есть только одна из огромного количества религий, которые возникали в человечестве и теперь, сыграв свою роль в
истории, отживает свое время, уничтожаясь перед светом
науки и истинного просвещения.
— Апостол Павел говорит: на учения странна и различна не прилагайтеся. Конечно, если чернокнижие, буесловие или духов с того света вызывать, как Саул, или такие
науки учить, что от них пользы ни себе, ни людям, то лучше не учиться. Надо воспринимать только то, что бог благословил. Ты соображайся… Святые апостолы говорили на всех языках — и ты учи языки; Василий Великий учил математику и философию — и ты учи, святый Нестор писал
историю — и ты учи и пиши
историю. Со святыми соображайся…
Еще у меня усов не было, а я уж, брат, читал и по-латынски, и по-гречески, и по-французски, знал философию, математику, гражданскую
историю и все
науки.
Но ежели бы кто, видя, как извозчик истязует лошадь, почел бы за нужное, рядом фактов, взятых из древности или и в
истории развития современных государств, доказать вред такого обычая, то сие не токмо не возбраняется, но именно и составляет тот высший вид пенкоснимательства, который в современной литературе известен под именем"
науки".
Натуральная
история была для меня самой привлекательной
наукой.
Все отдавали справедливость его тщательности в издании памятников, красноречию и плавности слога в его учебниках, ловкости рассказа о событиях новой русской
истории; но отзывы о нем, сколько мы знаем, вовсе не были таковы, как отзывы о разных наших ученых, двигающих
науку вперед.
Господствующие ныне в
науке понятия о трагическом играют очень важную роль не только в эстетике, но и во многих других
науках (напр., в
истории), даже сливаются с обиходными понятиями о жизни. Поэтому я считаю неизлишним довольно подробно изложить их, чтобы дать основание своей критике. В изложении буду я строго следовать Фишеру, которого эстетика ныне считается наилучшею в Германии.
Автор не менее, нежели кто-нибудь, признает необходимость специальных исследований; но ему кажется, что от времени до времени необходимо также обозревать содержание
науки с общей точки зрения; кажется, что если важно собирать и исследовать факты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их. Мы все признаем высокое значение
истории искусства, особенно
истории поэзии; итак, не могут не иметь высокого значения и вопросы о том, что такое искусство, что такое поэзия.
Последний был исключительным преподавателем
истории, географии и древних языков, так что на долю главного математика Гульча доставалось преподавание только этой
науки.
Также известный профессор в Москве М. Г. Павлов подал просьбу о дозволении издавать журнал «Атеней», содержание которого должны были составлять
история наук, словесность и критика, — по две книжки в месяц.
— Самая, братику, обыкновенная
история, которую и рассказывать не стоит, — заговорил, махнув рукой, Мухоедов, — ведь я тогда кончил в Казани кандидатом естественных
наук, даже золотую медаль получил вон за того зверя.
Наука, приводя к нему, оправдывает
историю и с тем вместе отрекается от нее; истинное деяние не требует для своего оправдания предыдущего события;
история для него почва, непосредственность; все предшествующее необходимо в генезическом смысле, но самобытность и самоозаконение грядущее столько же будет иметь в себе, как в
истории.
Германские реформаторы, уничтожив в половине Германии католицизм, не выступили из области теологии и схоластических споров; фазы новой французской
истории повторялись в Германии в области
науки и отчасти искусства.
Наука покорила человеку мир, больше — покорила
историю не для того, чтоб он мог отдыхать Всеобщность, удерживаемая в своей отвлеченности, всегда ведет к сонному уничтожению деятельности — таков индийский квиетизм.
Гегель, раскрывая области духа, говорит о искусстве,
науке и забывает практическую деятельность, вплетенную во все события
истории.
Зная всю важность
наук исторических в этом случае, она сама принялась за
историю и в своем труде дала образец своих воззрений на то, каким путем должны развиваться в России исторические знания.
Центелер, Антон Карлыч… тот естественную
историю изучил: впрочем, говорят, эта
наука всем немцам далась.
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в мире, действуя на первые элементы народа; и смиренный учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи
Истории, или, развертывая нравственный катехизис, доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею
наукою только некоторую часть людей.
Для этих крикунов нет ничего заветного; мы слышали, с каким цинизмом восставали они против
истории, против прав личности, льгот общественных,
науки, образования; всё готовы были они нести на свой мерзостный костер из угождения идолам, которым они поработили себя:, хотя нет никакого сомнения, что стоило бы только этим идолам кивнуть пальцем в другую сторону, и жрецы их запели бы мгновенно иную песню и разложили бы иной костер».
Такова общая
история вопросов
науки и искусства при переходе их из поколения в поколение.
Если мы обратимся к
истории, то найдем, что из простолюдинов наших очень нередко выходили люди, отличавшиеся и силой души, и светлым умом, и чистым благородством своих стремлений, в самых трудных положениях, на самых высоких степенях государственных, в самых разнообразных отраслях
наук и искусств.
Есть ли
наука, в которой я не чувствовал бы в себе силы сделать открытия — филология,
история, — а естественные
науки?
Путем этого постоянного и непрерывного риска, блуждая в темноте, ошибаясь и отрекаясь от своих заблуждений, медицина и добыла большинство из того, чем она теперь по праву гордится. Не было бы риска — не было бы и прогресса; это свидетельствует вся
история врачебной
науки.
Новых, еще не испытанных средств применять нельзя; отказываться от средств, уже признанных, тоже нельзя: тот врач, который не стал бы лечить сифилиса ртутью, оказался бы, с этой точки зрения, не менее виноватым, чем тот, который стал бы лечить упомянутую болезнь каким-либо неизведанным средством; чтобы отказаться от старого, нужна не меньшая дерзость, чем для того, чтобы ввести новое; между тем
история медицины показывает, что теперешняя
наука наша, несмотря на все ее блестящие положительные приобретения, все-таки больше всего, пользуясь выражением Мажанди, обогатилась именно своими потерями.
И тут-то являются разные
науки: государственная, финансовая, церковная, уголовная, полицейская, является
наука политическая экономия,
история и самая модная — социология, о том, по каким законам живут и должны жить люди, и оказывается, что дурная жизнь людей не от них, а оттого, что таковы законы, и что дело людей не в том, чтобы перестать жить дурно и изменять свою жизнь от худшего к лучшему, а только в том, чтобы, живя попрежнему, по своим слабостям думать, что всё худое происходит не от них самих, а от тех законов, какие нашли и высказали ученые.