Неточные совпадения
— Честное, благородное
слово, — крестясь, говорила Наташа, — никому не скажу, — и тотчас же побежала к
Соне.
— Нет,
Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы всё помнить, — с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим
словам самое серьезное значение. — И я помню Николиньку, я помню, — сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…
— Я ни в чем не беру назад своего
слова, — сказал он. — И потом,
Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
Соня слышала эти
слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала...
— Да. Постой… я… видела его, — невольно сказала
Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под
словом его: его — Николая или его — Андрея.
—
Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой! как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… — заговорила Наташа, и не отвечая ни
слова на утешения
Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Графиня, давно замечавшая то, чтó происходило между
Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его
слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак.
Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие
слова графини и не понимала чего от нее требуют.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих
словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, чтò первое представится для насмешки: над чтением
Сони, над тем, чтò скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство,
Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние
слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного везде, где только появится.
Но
Соня? И данное
слово? И от этого-то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
И в первый раз
Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало выростать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства,
Соня, невольно выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных
словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
—
Соня, — сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. —
Соня, ты не напишешь Николиньке? — сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз,
Соня прочла всё, чтò разумела графиня под этими
словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать,
Соня, были так ей близки, привычны, так будничны, что все их
слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала
слова Дуняши, о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти
слова Евангелия надо понимать иначе, — глядя на
Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей.
Графиня Марья оглянулась, увидала за собой Андрюшу, почувствовала, что
Соня права и именно от этого, вспыхнула и видимо с трудом удержалась от жесткого
слова.
Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прически, ее невпопад сказанные
слова, ее ревность — она ревновала к
Соне, к гувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине — были обычным предметом шуток всех ее близких.
Неточные совпадения
— Знаешь,
Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое
слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!
— Вы нам все вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь
слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на
Соню.
Соня в изумлении смотрела на него. Странен показался ей этот тон; холодная дрожь прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон и
слова эти — все было напускное. Он и говорил-то с нею, глядя как-то в угол и точно избегая заглянуть ей прямо в лицо.
Только это ничего,
Соня: посижу, да и выпустят… потому нет у них ни одного настоящего доказательства, и не будет,
слово даю.
Она слышала от самой Амалии Ивановны, что мать даже обиделась приглашением и предложила вопрос: «Каким образом она могла бы посадить рядом с этой девицейсвою дочь?»
Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей,
Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним
словом, была обидой смертельною, и
Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится, «пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе» и т. д. и т. д.