Неточные совпадения
Тотчас же найдя в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку, в которой значилось, что в суде надо
было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее:
было слишком интимно; написал другую —
было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в стене пуговку. В
двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
У указанной
двери стояли два человека, дожидаясь: один
был высокий, толстый купец, добродушный человек, который, очевидно,
выпил и закусил и
был в самом веселом расположении духа; другой
был приказчик еврейского происхождения. Они разговаривали о цене шерсти, когда к ним подошел Нехлюдов и спросил, здесь ли комната присяжных.
Она, выйдя из
двери, остановилась в коридоре и, разводя толстыми, короткими руками, всё повторяла: «что ж это
будет?
Теперь он загадал, что если число шагов до кресла от
двери кабинета
будет делиться на три без остатка, то новый режим вылечит его от катара, если же не
будет делиться, то нет.
Вернувшись из церкви, Нехлюдов разговелся с тетушками и, чтобы подкрепиться, по взятой в полку привычке,
выпил водки и вина и ушел в свою комнату и тотчас же заснул одетый. Разбудил его стук в
дверь. По стуку узнав, что это
была она, он поднялся, протирая глаза и потягиваясь.
Подошедшая к
двери действительно
была Матрена Павловна. Она вошла в комнату с одеялом на руке и, взглянув укорительно на Нехлюдова, сердито выговорила Катюше за то, что она взяла не то одеяло.
— Ведь видите ли, Масловой предстояло одно из двух, — очевидно желая
быть как можно приятнее и учтивее с Нехлюдовым, сказал председатель, расправив бакенбарды сверх воротника пальто, и, взяв его слегка под локоть и направляя к выходной
двери, он продолжал: — вы ведь тоже идете?
Когда Корней ушел с прибором, Нехлюдов подошел
было к самовару, чтобы засыпать чай, но, услыхав шаги Аграфены Петровны, поспешно, чтобы не видать ее, вышел в гостиную, затворив за собой
дверь.
Камера, в которой содержалась Маслова,
была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против
двери,
была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек. За
дверью налево
было почерневшее место пола, на котором стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже
были заперты на ночь.
— Скажи ему, что нет и нынче не
будет. Он в гостях, чего пристают, — послышался женский голос из-за
двери, и опять послышалась рапсодия, но опять остановилась, и послышался звук отодвигаемого стула. Очевидно, рассерженная пьянистка сама хотела сделать выговор приходящему не в урочный час назойливому посетителю.
Еще не успели за ним затворить
дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его о помощнике смотрителя. Это
был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
После этого священник отдернул занавеску, отворил середние
двери и, взяв в руки золоченую чашку, вышел с нею в середние
двери и пригласил желающих тоже
поесть тела и крови Бога, находившихся в чашке.
Первое помещение за
дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называвшейся сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия.
Первое, что поразило его, когда он, отворив
дверь, вошел в это помещение,
был оглушающий, сливающийся в один гул крик сотни голосов.
Через минуту из боковой
двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы, так же как и третьего дня, выбивались вьющимися колечками, лицо, нездоровое, пухлое и белое,
было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
Нехлюдов увидал ее в
дверях, когда она еще не видала смотрителя. Лицо ее
было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она с испуганным лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
Двери камер
были отперты, и несколько арестантов
было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у
дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной
дверью.
Разговор их
был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что время свидания кончилось, и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с Верой Ефремовной и отошел к
двери, у которой остановился, наблюдая то, что происходило перед ним.
Старушка лежала на нарах и спала; дети
были в коридоре,
дверь в который
была отворена.
Дверь была отворена, и сени
были полны народом; и ребята, девочки, бабы с грудными детьми жались в
дверях, глядя на чудного барина, рассматривавшего мужицкую еду. Старуха, очевидно, гордилась своим уменьем обойтись с барином.
Почти вся хата
была занята станом, который, в то время как вошел Нехлюдов, стукнувшись головой в низкую
дверь, старуха только что улаживала с своей старшей внучкой.
Войдя по великолепной, торжественной лестнице во второй этаж, адвокат, знавший все ходы, направился налево в
дверь, на которой
была изображена цифра года введения судебных уставов.
Отворив
дверь из коридора, мать-Шустова ввела Нехлюдова в маленькую комнатку, где перед столом на диванчике сидела невысокая полная девушка в полосатой ситцевой кофточке и с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и очень бледное, похожее на мать, лицо. Против нее сидел, согнувшись вдвое на кресле, в русской, с вышитым воротом рубашке молодой человек с черными усиками и бородкой. Они оба, очевидно,
были так увлечены разговором, что оглянулись только тогда, когда Нехлюдов уже вошел в
дверь.
Все ряды противоположных лож с сидящими и стоящими за ними фигурами, и близкие спины, и седые, полуседые, лысые, плешивые и помаженные, завитые головы сидевших в партере — все зрители
были сосредоточены в созерцании нарядной, в шелку и кружевах, ломавшейся и ненатуральным голосом говорившей монолог худой, костлявой актрисы. Кто-то шикнул, когда отворилась
дверь, и две струи холодного и теплого воздуха пробежали по лицу Нехлюдова.
— Прикажу снять; слава Богу, кузнецы
есть, — сказал частный и, опять раздув щеки, пошел к
двери, медленно выпуская воздух.
Рабочие — их
было человек 20 — и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки, стены и
двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми, пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти до конца света и сесть куда бы ни велели, хоть на гвозди.
— Что угодно? — сказал он и, не дожидаясь ответа, закричал в
дверь: — Бернов! самовар, что же,
будет когда?
Солдат повел Нехлюдова на другое крыльцо и подошел по доскам к другому входу. Еще со двора
было слышно гуденье голосов и внутреннее движение, как в хорошем, готовящемся к ройке улье, но когда Нехлюдов подошел ближе, и отворилась
дверь, гуденье это усилилось и перешло в звук перекрикивающихся, ругающихся, смеющихся голосов. Послышался переливчатый звук цепей, и пахнуло знакомым тяжелым запахом испражнений и дегтя.
Эта
была еще полнее, и даже в самой
двери и выступая в коридор, стояла шумная толпа что-то деливших или решавших арестантов в мокрых одеждах.
Помещение политических состояло из двух маленьких камер,
двери которых выходили в отгороженную часть коридора. Войдя в отгороженную часть коридора, первое лицо, которое увидал Нехлюдов,
был Симонсон с сосновым поленом в руке, сидевший в своей куртке на корточках перед дрожащей, втягиваемой жаром заслонкой растопившейся печи.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую
дверь, когда из другой
двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она
была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови
была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Нехлюдов отворил
дверь и вошел в небольшую камеру, слабо освещенную маленькой металлической лампочкой, низко стоявшей на нарах. В камере
было холодно и пахло неосевшей пылью, сыростью и табаком. Жестяная лампа ярко освещала находящихся около нее, но нары
были в тени, и по стенам ходили колеблющиеся тени.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре
было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен
был остановиться, потому что у самой
двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
Он не успел разобраться в своих чувствах, как в отворенную
дверь ворвался усиленный звук гула уголовных (у них нынче
было что-то особенное), и в камеру вошла Катюша.
Нехлюдов переводил слова англичанина и смотрителя, не вникая в смысл их, совершенно неожиданно для себя смущенный предстоящим свиданием. Когда среди фразы, переводимой им англичанину, он услыхал приближающиеся шаги, и
дверь конторы отворилась, и, как это
было много раз, вошел надзиратель и за ним повязанная платком, в арестантской кофте Катюша, он, увидав ее, испытал тяжелое чувство.
В следующей камере
было то же самое. Такая же
была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от
двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел на вошедших; это
были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
В третьей камере слышались крики и возня. Смотритель застучал и закричал: «смирно»! Когда
дверь отворили, опять все вытянулись у нар, кроме нескольких больных и двоих дерущихся, которые с изуродованными злобой лицами вцепились друг в друга, один за волосы, другой за бороду. Они только тогда пустили друг друга, когда надзиратель подбежал к ним. У одного
был в кровь разбит нос, и текли сопли, слюни и кровь, которые он утирал рукавом кафтана; другой обирал вырванные из бороды волосы.
Смотритель не отвечал и повел в следующую камеру. Опять отперли
двери, и опять все встали и затихли, и опять англичанин раздавал Евангелия; то же
было и в пятой, и в шестой, и направо, и налево, и по обе стороны.
Когда Нехлюдов вышел в коридор, англичанин с смотрителем стоял у отворенной
двери пустой камеры и спрашивал о назначении этой камеры. Смотритель объяснил, что это
была покойницкая.