Неточные совпадения
Записка была продолжением той искусной работы, которая
вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной
и состояла в том, что незаметными нитями
всё более
и более связывала его с ней.
Но
вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему
всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания
и теперь думал только о том, как бы сейчас не узналось
всё,
и она или ее защитник не рассказали
всего и не осрамили бы его перед
всеми.
— Ведь я знаю,
всё это — вино;
вот я завтра скажу смотрителю, он вас проберет. Я слышу — пахнет, — говорила надзирательница. — Смотрите, уберите
всё, а то плохо будет, — разбирать вас некогда. По местам
и молчать.
— Да, я
всему причиной.
И вот это изменило
все мои планы.
Некоторое время в церкви было молчание,
и слышались только сморкание, откашливание, крик младенцев
и изредка звон цепей. Но
вот арестанты, стоявшие посередине, шарахнулись, нажались друг на друга, оставляя дорогу посередине,
и по дороге этой прошел смотритель
и стал впереди
всех, посередине церкви.
—
Вот кабы прежде адвокат бы хороший… — перебила она его. — А то этот мой защитник дурачок совсем был.
Всё мне комплименты говорил, — сказала она
и засмеялась. — Кабы тогда знали, что я вам знакома, другое б было. А то что? Думают
все — воровка.
Такая старушка чудесная, а
вот ни за что сидит,
и она
и сын;
и все знают, что они не виноваты, а их обвинили, что подожгли,
и сидят.
— Какого еще Бога там нашли?
Всё вы не то говорите. Бога? Какого Бога?
Вот вы бы тогда помнили Бога, — сказала она
и, раскрыв рот, остановилась.
Вот что», думал Нехлюдов, выходя из острога
и только теперь вполне понимая
всю вину свою.
— Правда, это по случаю, — сказал помощник смотрителя, — за бесписьменность взяли этих людей,
и надо было отослать их в их губернию, а там острог сгорел,
и губернское правление отнеслось к нам, чтобы не посылать к ним.
Вот мы
всех из других губерний разослали, а этих держим.
Из
всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они
все высланы
и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта,
и ничего не взыскивали, а нынче взяли да
вот второй месяц здесь держат, как преступников.
— Так
и делаем;
вот одного в работники отдал, да у вашей милости деньжонок взял. Еще до заговенья
всё забрали, а подати не плачены.
— Захотелось нашу мужицкую еду посмотреть? Дотошный ты, барин, посмотрю я на тебя.
Всё ему знать надо. Сказывала — хлеб с квасом, а еще щи, снытки бабы вчера принесли;
вот и щи, апосля того — картошки.
— А плата должна быть такая, чтобы было не дорого
и не дешево… Если дорого, то не выплатят,
и убытки будут, а если дешево,
все станут покупать друг у друга, будут торговать землею.
Вот это самое я хотел сделать у вас.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну
и нажился. У нашей барышни купил
всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так
и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну,
вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
— Да ведь народ бедствует.
Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб мужики работали из последних сил
и не ели досыта, а чтобы мы жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый в желание высказать ей
всё, что он думал.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, —
всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск
и взяли
и бумаги
и ее
и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
— Да я-то не знала. Думаю — я выдала. Хожу, хожу от стены до стены, не могу не думать. Думаю: выдала. Лягу, закроюсь
и слышу — шепчет кто-то мне на ухо: выдала, выдала Митина, Митина выдала. Знаю, что это галлюцинация,
и не могу не слушать. Хочу заснуть — не могу, хочу не думать — тоже не могу.
Вот это было ужасно! — говорила Лидия,
всё более
и более волнуясь, наматывая на палец прядь волос
и опять разматывая ее
и всё оглядываясь.
Так
вот в исследовании вопроса о том, зачем
все эти столь разнообразные люди были посажены в тюрьмы, а другие, точно такие же люди ходили на воле
и даже судили этих людей,
и состояло четвертое дело, занимавшее в это время Нехлюдова.
— Что отчего так? Что помирают от солнечного удара? А так, сидя без движения, без света
всю зиму,
и вдруг на солнце, да в такой день, как нынче, да идут толпою, притока воздуха нет.
Вот и удар.
— Что, барин? Что пьем-то мы? Как работаем — никто не видит, а
вот как пьем —
все видят. Заработал —
и пью
и супругу потчую.
И больше никаких.
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает
и склал на своем веку печей что
и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да
всё некогда. Был
вот в городе, поставил ребят на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал
и пошел на то место, которое берег для него Тарас.
— Voilà encore des nouvelles! [
Вот еще новости!] — проговорила молодая из двух дам, вполне уверенная, что она своим хорошим французским языком обратит на себя внимание Нехлюдова. Дама же с браслетами только
всё принюхивалась, морщилась
и что-то сказала про приятность сидеть с вонючим мужичьем.
«
Вот он, le vrai grand monde», думал Нехлюдов, вспоминая фразу, сказанную князем Корчагиным,
и весь этот праздный, роскошный мир Корчагиных с их ничтожными жалкими интересами.
— Ну,
вот и князь наш объявился, — сказал он, ставя чайник среди чашек
и передавая хлеб Масловой. — Чудесные штуки мы накупили, — проговорил он, скидывая полушубок
и швыряя его через головы в угол нар. — Маркел молока
и яиц купил; просто бал нынче будет. А Кирилловна
всё свою эстетическую чистоту наводит, — сказал он улыбаясь, глядя на Ранцеву. — Ну, теперь заваривай чай, — обратился он к ней.
— Нет, это не люди, — те, которые могут делать то, что они делают… Нет,
вот, говорят, бомбы выдумали
и баллоны. Да, подняться на баллоне
и посыпать их, как клопов, бомбами, пока выведутся… Да. Потому что… — начал было он, но,
весь красный, вдруг еще сильнее закашлялся,
и кровь хлынула у него изо рта.
— Оттого
и разные веры, что людям верят, а себе не верят.
И я людям верил
и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться.
И староверы,
и нововеры,
и субботники,
и хлысты,
и поповцы,
и беспоповцы,
и австрияки,
и молокане,
и скопцы. Всякая вера себя одна восхваляет.
Вот все и расползлись, как кутята [Кутята — щенки.] слепые. Вер много, а дух один.
И в тебе,
и во мне,
и в нем. Значит, верь всяк своему духу,
и вот будут
все соединены. Будь всяк сам себе,
и все будут заедино.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви
всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что
и на свете еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Запиши
всех, кто только ходил бить челом на меня,
и вот этих больше
всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А
вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите
всем там вельможам разным: сенаторам
и адмиралам, что
вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так
и скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.