Неточные совпадения
Беседа с адвокатом
и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще
более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком,
и тотчас же целый рой мыслей
и воспоминаний о Катюше
и об его поступке с ней закружились в его голове.
И ему стало уныло
и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Это было тем
более отвратительно, что в этой же комнате три месяца тому назад лежала эта женщина, ссохшаяся, как мумия,
и всё-таки наполнявшая мучительно тяжелым запахом, который ничем нельзя было заглушить, не только
всю комнату, но
и весь дом.
Мальчишка в одной рубашонке пробегал мимо нее
и приговаривал
всё одно
и то же: «ишь, не поймала!» Старушка эта, обвинявшаяся вместе с сыном в поджоге, переносила свое заключение с величайшим добродушием, сокрушаясь только о сыне, сидевшем с ней одновременно в остроге, но
более всего о своем старике, который, она боялась, совсем без нее завшивеет, так как невестка ушла,
и его обмывать некому.
— Как раз
все три типа сенаторов, — сказал он. — Вольф — это петербургский чиновник, Сковородников — это ученый юрист
и Бе — это практический юрист, а потому
более всех живой, — сказал адвокат. — На него больше
всего надежды. Ну, а что же в комиссии прошений?
Старичок с белыми волосами прошел в шкап
и скрылся там. В это время Фанарин, увидав товарища, такого же, как
и он, адвоката, в белом галстуке
и фраке, тотчас же вступил с ним в оживленный разговор; Нехлюдов же разглядывал бывших в комнате. Было человек 15 публики, из которых две дамы, одна в pince-nez молодая
и другая седая. Слушавшееся нынче дело было о клевете в печати,
и потому собралось
более, чем обыкновенно, публики —
всё люди преимущественно из журнального мира.
Сначала, приходя в сношение с арестантами, обращавшимися к нему за помощью, он тотчас же принимался ходатайствовать за них, стараясь облегчить их участь; но потом явилось так много просителей, что он почувствовал невозможность помочь каждому из них
и невольно был приведен к четвертому делу,
более всех других в последнее время занявшему его.
Другой разряд составляли люди, осужденные за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах, как озлобление, ревность, опьянение
и т. п., такие поступки, которые почти наверное совершили бы в таких же условиях
все те, которые судили
и наказывали их. Этот разряд составлял, по наблюдению Нехлюдова, едва ли не
более половины
всех преступников.
— Не понимаю, а если понимаю, то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной
и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист
и что требования теории социализма состоят в том, чтобы разделить
всю землю поровну, а что такое деление очень глупо,
и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки
более трудолюбивых
и способных.
Нехлюдов между тем смотрел на мертвеца, которого теперь никто не заслонял
более,
и лицо которого, прежде скрытое шапкой, было
всё видно.
Не говоря уже о том, что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям рук
и скованных ног
и по сильным мышцам
всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо
более совершенное, чем тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.
Но сейчас же ему стало совестно за свою холодность к сестре. «Отчего не сказать ей
всего, что я думаю? — подумал он. —
И пускай
и Аграфена Петровна услышит», сказал он себе, взглянув на старую горничную. Присутствие Аграфены Петровны еще
более поощряло его повторить сестре свое решение.
Так что некоторых из своих новых знакомых Нехлюдов не только уважал, но
и полюбил
всей душой, к другим же оставался
более чем равнодушен.
В небольшой камере были
все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием
и ушедших за кипятком
и провизией. Тут была старая знакомая Нехлюдова, еще
более похудевшая
и пожелтевшая Вера Ефремовна с своими огромными испуганными глазами
и налившейся жилой на лбу, в серой кофте
и с короткими волосами. Она сидела перед газетной бумагой с рассыпанным на ней табаком
и набивала его порывистыми движениями в папиросные гильзы.
Революционерку арестовали
и с ней Кондратьева за нахождение у него запрещенных книг
и посадили в тюрьму, а потом сослали в Вологодскую губернию. Там он познакомился с Новодворовым, перечитал еще много революционных книг,
всё запомнил
и еще
более утвердился в своих социалистических взглядах После ссылки он был руководителем большой стачки рабочих, кончившейся разгромом фабрики
и убийством директора. Его арестовали
и приговорили к лишению прав
и ссылке.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из
всех живущих на воле людей посредством суда
и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые
и сильные
и менее, чем другие, хитрые
и осторожные люди,
и люди эти, никак не
более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где
и содержались месяцами
и годами в полной праздности, материальной обеспеченности
и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне
всех условий естественной
и нравственной жизни человеческой.
И в-пятых, наконец,
всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с женами
и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем
более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде
и бедствиях.
И что
более всего удивляло его, это было то, что
всё делалось не нечаянно, не по недоразумению, не один раз, а что
всё это делалось постоянно, в продолжение сотни лет, с той только разницей, что прежде это были с рваными носами
и резанными ушами, потом клейменые, на прутах, а теперь в наручнях
и движимые паром, а не на подводах.
Рассуждение о том, что то, что возмущало его, происходило, как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения
и ссылки,
и что это
всё можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, — не удовлетворяло Нехлюдова, потому что он чувствовал, что то, что возмущало его, происходило не от
более или менее совершенного устройства мест заключения.
Мрачный дом острога с часовым
и фонарем под воротами, несмотря на чистую, белую пелену, покрывавшую теперь
всё —
и подъезд,
и крышу,
и стены, производил еще
более, чем утром, мрачное впечатление своими по
всему фасаду освещенными окнами.